Изменить размер шрифта - +
Не хочу, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость. Да и тебе будет спокойнее...

 

Каймакам остался верен данному обещанию и ни разу не попытался вызвать меня на откровенный разговор.

В течение многих дней и даже недель я не слышал от него ни малейшего намека, так что даже начал сомневаться, не приснилась ли мне наша беседа. Но потом в самый неожиданный момент он спрашивал:

— Кемаль, как там тоска по родине?

— Все в порядке, господин, — отвечал я и быстро перескакивал на другую тему, требуя объяснить смысл какой-нибудь строки из диванной поэмы.

Каймакам подробно растолковывал детали, хотя знал, что я не слушаю. Я же старался проявлять интерес, но вновь погружался в свои мысли, давая каймакаму возможность говорить:

— Ох уж эта тоска по родине! Лучшим лекарством стало бы возвращение домой.

После этого он принимался осыпать властей проклятиями.

Иногда строки старинных стихов вдохновляли каймакама на совершенно объективные рассуждения о пользе платонической любви. По его мнению, бояться чистой, целомудренной любви не стоит. И взаимности тоже не требуется, хотя простой люд утверждает обратное. По правде говоря, только безответная любовь позволяет в полной мере познать красоту и наслаждение. Любовь как болезнь: когда ее срок подходит к концу, ее не удержать никакими мольбами. Она не оставляет следов и медленно угасает, позволяя сердцу познать иные глубины.

Не знаю, думал ли он так на самом деле. Возможно, подобными изречениями он хотел успокоить меня. К тому же теперь он прямо-таки высмеивал Афифе и стремился уронить ее достоинство в моих глазах, хотя раньше, в период подозрений и провокаций, описывал ее весьма соблазнительно. Тем не менее, когда бедняге казалось, что я сегодня выгляжу особенно понуро и задумчиво, он иногда сам предлагал «заглянуть к Селим-бею». В один из таких визитов мы застали Афифе с сестрой прямо на пороге. Увидев нас, она сказала:

— Вот невезение. Мы с сестрой едем в город. Останетесь одни с Сел им-беем...

В черном шелковом чаршафе с трепещущей вуалью, которая отбрасывала тень на щеки и губы, Афифе была так красива, что я непроизвольно задрожал.

Каймакам посмотрел на меня краем глаза и после небольшого колебания произнес:

— Молодая госпожа, так нельзя. Небо не обрушится на землю, если экипаж пару минут подождет у дверей... А ну-ка, пожалуйте внутрь...

Схватив ее сумку и одну из перчаток с трюмо в гардеробной, каймакам насильно втолкнул девушку в гостиную.

Все это было для меня. Бедняга придумывал немыслимые трюки, чтобы занять и рассмешить Афифе.

В какой-то момент он подвел ее к окну, как будто чтобы получше разглядеть ткань ее чаршафа, и практически заставил позировать. Повернувшись ко мне спиной, он удерживал Афифе в таком положении, предоставляя мне возможность спокойно смотреть на нее. Так пара минут, о которых умолял каймакам, продлилась почти четверть часа.

 

XXII

 

Как раз в эту пору за мной по пятам начала ходить одна молоденькая девушка — дочь влиятельного местного адвоката. Еще прошлой весной, когда я только приехал в Милас, она практически не избегала мужчин и по вечерам приходила к отцу в контору, покрыв голову только легким платочком. Ее звали Сение, и ей хватило полутора лет, чтобы пополнить ряды городских девушек на выданье, носящих чаршаф, вуаль, туфли и перчатки, а затем влюбиться в меня.

Сение не была дурнушкой. Возможно, в другое время меня заинтересовали бы ее кудрявые светлые волосы и сине-зеленые глаза, обрамленные длинными ресницами, которые то и дело подрагивали. Но я не обратил на нее никакого внимания. Сначала потому, что увлекся гречанками из церковного квартала, а затем из-за своей большой беды. Что самое странное, старшие открыто поощряли фантазию девушки.

Хотя мне не исполнилось и двадцати, я считался неопытным, а вдобавок еще и невезучим юнцом без какой-либо профессии, это не представлялось серьезным препятствием для нашей с ней свадьбы.

Быстрый переход