– Веду чикагский счет после нокаута, – охотно ответил молодой человек.

– Не могу ли быть чем‑то полезен?

– Потому‑то я вас и спрашиваю, – кивнул я.

– Рад услужить. – С этими словами молодой человек поднялся. Оказалось, что он на несколько дюймов выше меня. Человечек в кричащем галстуке и клетчатом пиджаке обиженно заворчал (так тявкает щенок, которому причинили боль):

– Будь осмотрителен, Джонни! – Громкий, гнусавый голос выдавал в говорившем обитателя нью‑йоркских трущоб. – На нас лежит ответственность, мой мальчик. Не растянуть бы нам связки.

– Не переживай, Солли. – Джонни покровительственно потрепал того по лысине. – Я только проветрюсь.

– Но сначала наденьте эту парку и штаны. – Мне некогда было думать о том, что заботит маленьких человечков в пестрых пиджаках и еще более пестрых галстуках. – Они вам пригодятся.

– Холод мне не страшен, приятель.

– Такой холод страшен. Температура наружного воздуха на сто десять градусов по Фаренгейту ниже той; что в салоне.

Послышались удивленные восклицания кого‑то из пассажиров, и молодой человек, сразу посерьезнев, взял у Джекстроу одежду. Не став дожидаться, когда он оденется, вместе с Джоссом я вышел из салона.

Стюардесса склонилась к раненому бортрадисту. Осторожным движением я поставил ее на ноги. Она не стала сопротивляться, лишь молча взглянула на меня. В больших карих глазах, выделявшихся на белом как мел лице, стоял ужас. Ее бил озноб, руки были холодны как лед.

– Хотите замерзнуть насмерть, мисс? – Подыскивать слова сочувствия мне было некогда, к тому же я знал, что этих девушек учат, как вести себя в чрезвычайных обстоятельствах. – Разве у вас нет шапки, пальто, сапог или чего там еще?

– Есть, – произнесла стюардесса глухим, почти безжизненным голосом. Она стояла у двери. Слышно было, как выбивает по ней дробь ее локоть. – Схожу оденусь.

Выбравшись из разбитого окна, Джосс пошел за носилками. Пока мы ждали его, я приблизился к аварийной двери, расположенной сзади летной палубы, и ударами пожарного топора попытался открыть ее. Но дверь не поддавалась.

Подняв носилки, мы принялись привязывать к ним бортрадиста, стараясь, несмотря на тесноту, не причинить ему боли. В эту минуту вернулась стюардесса. На ней было теплое форменное пальто и сапоги. Я бросил ей брюки из меха карибу.

– Так‑то лучше, но не вполне. Наденьте вот эти штаны. – Она заколебалась, и я грубо добавил:

– Мы отвернемся.

– Я... мне нужно проведать пассажиров.

– С ними все в порядке. Поздненько вы о них вспомнили, а?

– Знаю. Прошу прощенья. Но я не могла оставить его одного. – Стюардесса взглянула на молодого человека, лежавшего у ее ног. – Как вы думаете... я хочу сказать... – Она замолчала на полуслове, и вдруг у нее вырвалось:

– Он умрет?

– Вероятно. – При этих словах девушка вздрогнула, словно получив пощечину. Я не хотел причинить ей боль, а лишь констатировал факт. – Сделаем все, что в наших силах. Но, боюсь; этого окажется недостаточно.

Наконец мы надежно привязали раненого к носилкам, обложив его голову мягкими вещами. Когда я поднялся на ноги, стюардесса поправляла полы пальто, из‑под которого выглядывали меховые штаны.

– Отвезем его к себе в барак, – объяснил я. – Внизу стоят нарты. Места хватит и вам. Можете поддерживать ему голову. Хотите поехать?

– Но пассажиры... – нерешительно проронила она.

– О них не беспокойтесь.

Плотно затворив за собой дверь, я вернулся в пассажирский салон и протянул свой фонарь мужчине с рассеченной бровью: в салоне горели лишь два крохотных огонька – не то ночного, не то аварийного освещения.