|
Голливуд в итоге из индустрии развлечений превратился бы в фабрику по переработке страданий в образы на экране – в фабрику снаффа. И на премии «Оскар» помимо номинаций «Лучший актер» или «Лучший адаптированный сценарий» появились бы еще «Лучшее изнасилование», «Лучшее удушение в кадре» и «Лучшая выложенная из трупов инсталляция». А бог кинематографа смотрел бы на них и думал: «Интересно, до них когда-нибудь дойдет, что я пошутил и калечить людей ради красивого кадра необязательно?»
Часть вторая Над прозой
Глобальный роман: Новый вид прозы в постколониальную эпоху
Есть такой писатель – Роберто Боланьо. Он родился в 1953 году в Сантьяго, Чили, но в 1968-м его семья переехала в Мексику. Он так и не получил высшего образования, в юности увлекся поэзией и политикой и в 1973 году вернулся в Чили, чтобы участвовать в революционном движении, буквально за месяц до военного переворота – и угодил в самое пекло. Трон после убийства Сальвадора Альенде занял Пиночет, а молодого поэта Роберто Боланьо арестовали прямо на улице, полицейским не понравился его «иностранный» акцент; они решили, что он шпион. В тюрьме он провел восемь дней, и, по легенде (которую многие считают выдумкой самого Боланьо), ему удалось сбежать, потому что один из надзирателей оказался его школьным другом. Сам писатель позже в интервью если и вспоминал о своем тюремном заключении, то лишь в ироническом ключе: «Я провел в тюрьме восемь дней. Позже, когда в Германии вышел первый перевод моей книги, издатель написал на обложке, что я сидел месяц; книга плохо продавалась, поэтому на следующей они написали, что я провел в камере три месяца; к выходу третьей книги я “сидел” уже четыре месяца. Полагаю, если книги и дальше будут плохо продаваться, мне светит пожизненное». Писать прозу Боланьо начал довольно поздно – в 1990 году, ему было уже 37. Автор нескольких поэтических сборников, он взялся за романы, чтобы прокормить семью. Тогда же, в начале девяностых, ему поставили диагноз: рак печени. Болезнь еще сильнее подстегнула его. Он почти каждый год выдавал по роману, хотя при этом до конца жизни считал себя именно поэтом и не раз повторял, что проза для него – просто способ заработать. Это, в общем, заметно. В своих романах он особо не ограничивает себя строгостью формы, не боится клише, натянутых совпадений и вообще всего того, чего учат избегать на курсах creative writing, возможно, именно поэтому его тексты выглядят так, эм-м, свежо. Боланьо, скажем так, не стремится к реалистичности диалогов, часто они написаны с нарушением всех драматических и грамматических законов, а иногда и вовсе напоминают скорее белый стих. Сюжеты его могут сорваться и затухнуть на полпути, а затем снова возникнуть спустя пару сотен страниц – без всякой определенной цели. Это так странно, что даже немного восхищает. Еще важно, что, несмотря на происхождение, Боланьо терпеть не мог магических реалистов. В письме другу Горацио Мойе он назвал Марио Варгаса Льосу, Габриэля Гарсиа Маркеса и других писателей латиноамериканского бума «покрытыми паутиной птеродактилями» и утверждал, что магический реализм – это литературный тупик, из которого новое поколение писателей должно найти выход. Из всех южноамериканских писателей он любил только Борхеса, даже посвятил ему статью под названием «Храбрый библиотекарь». Знаете, у Борхеса есть целая серия эссе о вымышленных книгах или романах, которые он хотел бы написать, но так и не смог. Так вот, тексты Боланьо иногда выглядят как реализация литературных фантазий Борхеса. Вот, скажем, его первый опубликованный роман «Наци-литература в Америках» (1996). |
