|
Не хотелось бы, чтобы сэр Эдуард посчитал, будто я держу жену в черном теле. – В черном теле, – медленно повторила Джинни, улыбаясь. – Никогда не слыхала раньше такого выражения. Она обезоружила его. Губы Алека невольно сжались. – А что говорят американские мужчины, когда хотят объяснить, что вовсе не скупы и ничего не пожалеют для жен? – Наверное, просто признаются, что любят их, и больше ничего не требуется. Алек пристально смотрел на нее, вспоминая данную ночью клятву, видя огоньки надежды, вспыхнувшие в этих выразительных глазах. Но продолжал молчать. И надежда медленно уходила, умирала, побежденная болью и подозрительностью. Джинни ждала, настороженно ждала, что он заговорит и вновь ранит ее бессмысленно жестокими словами. – Проклятие, – очень тихо сказал он и, в два прыжка очутившись рядом, схватил ее в объятия, зарылся лицом в пышные волосы. – Прости меня, прости меня, Джинни. Я проклятое злобное животное, и мне нет прощения. Джинни напряженно застыла, и Алек только сейчас ощутил всю глубину причиненной ей боли. – Прости, – повторил он, целуя ее висок и мочку уха. – Милорд… ой! Прошу прощения, но… Алек медленно разжал руки и повернулся: – Ничего, миссис Макграфф. В чем дело? – Я… Э э э… хотела поговорить с ее милостью, но… Алек услышал за спиной неровное прерывистое дыхание Джинни и мягко сказал: – Ее милость немного взволнованна, но через четверть часа поговорит с вами. – Нет, нет, – возразила Джинни, быстро выступая вперед. – Что случилось, миссис Макграфф? – Не могу точно сказать, миледи. Это Марджи. Она плачет и рыдает и едва не на коленях умоляла меня разрешить поговорить с вами. Ничего не понимаю. Джинни не хотела покидать Алека, не сейчас, когда он, кажется… но нет, она зря надеется. – Отведите Марджи в маленькую желтую комнату. Я сейчас приду. Алек нахмурился. Чувства и признания, объяснения, клятвы и извинения рвались с губ, но, как видно, высказать все сейчас не суждено. – Могу я пойти с тобой? – спросил он вместо этого. Но Джинни вовсе не посчитала это такой уж хорошей идеей: – Подожди, Алек, вот здесь, в тени. Я приведу Марджи с собой. Я уже говорила с ней и пыталась выведать все, что можно, насчет убийства мистера Круиска. Она что то знает, я уверена. Через пять минут Джинни вновь появилась вместе с Марджи. Девушке, очевидно, не хотелось заходить в выгоревшую комнату. Но Джинни, открыв обуглившуюся дверь, подтолкнула ее через порог. Алек спокойно стоял в стороне, наблюдая за женой. Джинни обращалась с девушкой мягко, но непреклонно. Алек увидел, как Марджи вновь разразилась слезами, а Джинни начала ее утешать. Но при этом снова и снова задавала один и тот же вопрос. И наконец Алек, с открытым от изумления ртом, услышал исповедь горничной: – Он изнасиловал меня, миледи. Клянусь Богом, он принудил меня и пригрозил, что, если я хоть слово скажу мистеру Смайту или миссис Макграфф, он устроит так, что моя ма и маленькие сестры подохнут с голоду в канаве. Сказал, может делать все, что захочет, пока барона здесь нет, что он хозяин в доме и поступит так, как ему угодно, хоть убьет любого, кого пожелает. Джинни притянула девушку, положила ее голову себе на плечо, хотя Марджи была гораздо выше и толще. – О Марджи, мне так жаль, ужасно жаль, но теперь все кончено, правда, кончено, и тебе нечего больше бояться. Барон Шерард – справедливый человек, он поймет, честное слово, поймет. Все, что требуется от тебя, – сказать правду. Не бойся, только не бойся, прошу. |
