|
Лишь когда штурман доложил, и до цели осталось семь минут лету и пора снижаться, летчик облегченно вздохнул, убрал обороты и левого мотора. Позиции вражеских войск в Керчи, которые предстояло бомбить, ощетинились сотнями прожекторов. Заполыхали разрывы зенитных снарядов. Недаром Керчь между собой летчики называли «рентгеном». Чем ближе самолет подходил к городу, тем ближе и чаще вспыхивали разрывы. Бомбардировщик трясло и бросало из стороны в сторону будто он попал в вихри тайфуна. Вот, наконец, и порт через который фашисты снабжали всю свою «Голубую линию», пытаясь сохранить Таманский плацдарм. Штурман сбросил пятисоткилограммовый контейнер. Не успел Хрущев отвернуть самолет в сторону моря, как внизу заполыхали огни, образуя световой эллипс. Спустя немного все в порту заплясало, закачалось, запрыгало в световых отблесках, будто кто-то устроил иллюминацию с фейерверком. И долго еще наблюдал экипаж, летя над морем, гигантские вспышки пожаров. Хрущев, помня о правом моторе и зорко наблюдая за ним, всецело положился на левый, натужно постанывающий, но уверенно тянувший экипаж к своему аэродрому. Лишь когда вышли на прямую к посадочному «Т» и были выпущены шасси и закрылки, летчик рискнул дать полные обороты обоим моторам. И тут же из правого вылетел сноп искр и следом за самолетом зазмеился огненный шлейф. Пришлось снова убирать газ. Едва бомбардировщик приземлился, правый мотор окончательно заглох.
А солнце так печет, хоть снимай гимнастерку да загорай. Воробьи, ошалев от радости, то пулями носятся друг за другом, то, собравшись в стаю, гомонят, стараясь перекричать друг друга. И от этого яркого солнца, от обилия цветов и веселого гомона становится радостно на душе. От соседнего самолета к Хрущеву направляется командир полка подполковник Омельченко. На лице тоже радость, улыбка. Предупреждающим жестом останавливает летчика, собравшегося отдать рапорт. — Вольно, товарищ лейтенант. — Протягивает руку для приветствия: — Здравствуй. Дотопал, говоришь? — кивает на самолет. — Да, в рубашке родился. Девяносто девять шансов из ста, чтобы мотор загорелся. Но все обошлось. Поздравляю. И с благополучным возвращением и с очередным званием: только что сам телеграмму читал — старшего лейтенанта тебе присвоили. Рад и горжусь — достоин. Сколько, говоришь, на «рентген» слетал? — Третий десяток разменял. — Н-да, отдохнуть бы тебе, пока самолет ремонтируют Но сам понимаешь, какое жаркое время. Фашисты делают все, что бы удержать «Голубую линию» и Крым. Эскадру асов «Удет» сюда перебросили.[27] — Надо бы, товарищ подполковник, нанести удар по аэродрому базирования. — А где базируется эскадра? — Думаю, что скорее всего в Багерово. Я сам видел вчера, когда возвращался с задания, как вспыхивал там прожектор, освещая посадочную полосу. До этого там ночью полеты не производили. — И я видел. А днем разведчик летал, снимки привез — аэродром пустой. — Значит, немцы используют Багерово только ночью как аэродром подскока. — И я так думаю. Но командованию нужны доказательства. Нам приказали во что бы то ни стало сфотографировать аэродром ночью. — Надо какой-то маневр придумать... — Думали. Только немцы тоже меняют тактику, на мякине их не проведешь. И воюют упорно. Истребители при обстреле зениток нас атакуют... Ну да ладно, отдыхай, что-нибудь придумаем. Омельченко ушел, а Хрущев стоял, погруженный в невеселые думы. Нет, война не дает о себе забыть... На днях два лучших экипажа погибли — капитана Ситнова и старшего лейтенанта Кулакова. |
