— Смотри, Слава! Смотри, мама!

— Ух ты! — удивились они. — Вот это повезло тебе!

— Маша, а ты поспи ещё ляг, если хочешь. Мы тут с Егоркой разберёмся, да, Егорка?

— Как всё-таки хорошо мне, что я могу и без разрешения лечь поспать! — и Петрович двинулся было обратно к себе.

— Погоди, а мультики! Ты же сам говорил! — и Егорка, отодвинув Петровича, потащил игру в его комнату.

— Вот оно как, значит, за всех тут Петровичу страдать, да?

— Петрович, да что за жизнь без страданий? — Слава приобнял Петровича. — Пошли кофе варить!

— Без страданий нормальная жизнь, Славон, такая обычная, знаешь, нормальная жизнь, слыхал про такую?

— Люди говорили, да, что бывает и такая!

— На меня тоже варите, я умоюсь сейчас и приду…

— Погодь-ка, дай старику сначала коня своего привязать, а то опять в раковину на кухне придётся!

— Петрович, фу!

Все по очереди умылись и, пока пили кофе, сварили кашу Егорке, отнесли есть прямо в комнату к Петровичу. Обычно Маша есть в комнате не разрешала, но праздник же и мультики, опять же, не каждый день показывают. Уже после сообразили, что забыли про свои подарки.

— Ну давай, Петрович, — ты первый!

— Чего это?

— Старикам и детям преференции!

Петрович долго возился с бечёвкой, на своём свёртке, в итоге плюнул и разрезал её ножом, развернул тельняшки:

— Офигеть! Славон, ну ты угодил старику, а! Ну ты посмотри, шельмец какой, — раз и в дамки сразу прошёл! Теперь-то и я за тебя замуж готов!

— Ну уж нет! — засмеялась Маша. — Я первая в очереди на замуж за Славу!

— А как же насчёт преференций старикам, что вы давеча упоминали?

И всем было весело и хорошо, и это утро первого января вспоминали долго потом, когда уже жизни их переменились так, что предположить они вот тогда не могли. Но жизнь не больно-то и спрашивает, когда ей меняться и в какую сторону. Рассыпает обстоятельства, подсовывает случаи и, когда надо, придерживает время, а когда надо — пускает его вскачь, организует встречи и разлуки, случайности подмешивает. А вот спрашивать — забывает.

* * *

До ухода в автономку Слава успел прислать четыре письма и одну посылку. Маша успела ответить только на два. Её, что удивительно, но даже немного начала раздражать необходимость писать, хотелось уже просто ждать Славу дома и готовить ему обед. В последнем Слава писал, что отвечать уже не имеет смысла, он всё равно получить его не успеет и оно вернётся назад.

Первый месяц (февраль) было тоскливо, впрочем, так же, как и на улице и, если бы не Егорка, то Маша вовсе потерялась бы в своих мыслях и том мире, который неожиданно переменился вокруг и стал каким-то тревожным и совсем неласковым, но её. Второй (не принёс весну, как ни надеялись, а, наоборот, заснежил) прошёл быстрее, видимо, сказалась привычка, и в конце его Маша уже могла смеяться (или хотя бы притворяться, что смеётся) и соглашалась хоть иногда бывать в компаниях. Соглашалась, в основном из-за сына — не сидеть же ему всё время дома? Третий оказался самым плохим: Маша считала дни до его конца и не образно, а фактически, не выпуская из рук или с глаз календарей. Сам апрель выдался неласковым: снег то сходил, то возвращался, не успев сойти до конца, и под свежими сугробами жили ледяные корки, а под ними стояла вода, и ноги, как ни старайся, всё время мокли. Задули ветра, совсем февральские, будто не нарезвились тут в феврале и решили заглянуть ещё разок. Маша даже решилась съездить с Егоркой к Мишиной маме, и оказалось, что вместе ждать несколько легче и зря они не сделали этого сразу, с самого начала.