Лица мужчины он не рассмотрел, но понял, что тот был моряк — в чёрной шинели, черных брюках, чёрных ботинках и чёрной шапке с обшитым кожей верхом. Ярко-белый шарф — вот и всё разнообразие в цветовой гамме костюма. А ещё он был высок — мама едва доставала ему до плеча.

— Смотри на здоровье! Для чего же проводить парады, если их не видят дети? Без детей любой парад — пустая трата времени, вот что я тебе скажу, малыш!

— Я не малыш! Мне скоро десять лет!

— Правда? — мужчина пошевелил плечами, взвешивая возраст Егорки, — а сейчас сколько?

— Пять!

— О, ну да, какой же ты малыш. Как звать-то тебя? Я Слава.

— Егорка.

— Ну будем знакомы, Егорка.

И Слава протянул вверх правую ладонь, Егорка солидно, не торопясь, пожал её, хотя делал это первый раз в жизни: мамины подруги, обычные их гости, так не здоровались, а всё норовили целоваться, а Егорка этого не любил, — от них всегда душно пахло духами и приходилось потом оттирать губную помаду со щёк.

— Вячеслав, — протянул мужчина руку маме.

— Мария, — мама замешкалась, стягивая перчатку, и подала руку, — очень приятно. Спасибо вам, но может, право слово, не стоит… Вам, может быть, тяжело?

Рукопожатие её было коротким, но не безвольным, а твёрдым — Слава удивился, но оценил.

— Знакомиться с людьми на улице? Нелегко, да, это вы верно подметили! Ну я заставляю себя, — борюсь со скромностью!

— Нет, я про Егорку… на плечах его держать…

— Мария, я же военный моряк, волк, можно сказать, просоленных жидких степей и на плечах своих держу щит и отчасти даже меч нашей Родины. А сейчас в отпуске. И знаете — не по себе даже как-то с пустыми плечами. Глупо и бессмысленно так ходить. А тут — Егорка. Спасибо ему, — выручил меня от невыносимого безделья.

Мама засмеялась. Не в голос, как с подругами на кухне и когда Егорка всё собирался спросить: мама, ну зачем ты так смеёшься, даже мне понятно, что тебе не смешно, а тихонечко и зачем-то отвернувшись (Егорку ещё не успели научить, что люди иногда стесняются). А дальше он отвернулся и не слышал о чём говорят взрослые, — слышал, что они говорят, но вот о чём, в памяти не отложилось. Он кричал «ура» вместе со всеми, вместе со всеми махал своим шариком и любовался на ровные строи и красивые знамёна, плескавшиеся в сыром ленинградском воздухе.

* * *

Когда колоны прошли и сняли оцепление, толпа с тротуаров медленно потянулась по Невскому в сторону Дворцовой.

— Пойдём? — спросил Слава, — или вы торопитесь?

— Нет, — обрадовался Егорка, — мы абсолютно свободны!

— Егорка, ты же замёрз уже.

— Ну нет, мама, совсем нет.

— Да? А почему тогда нос синий? — придержав за плечо Славу, который уже было пошёл, мама встала на цыпочки и вытерла Егорке нос платочком.

— Просто посинел! — отрезал Егорка, застеснявшись, что ему на людях мама вытирает нос. — Ну пошлите уже, а то пропустим что-нибудь!

Именно с того момента Слава (если бы кто его потом спросил), пожалуй, и влюбился в Машу, первый раз уловив её запах, — легкий, едва уловимый, чуть горьковатый и с нотками цитрусов. Если бы тот же кто-то спросил у Славы про то, какой на Маше был шарф и был ли он вообще, какие были перчатки или, например, сапоги, то вряд ли он вспомнил бы. Или вспомнил, но подумав, а вот запах этот не забывал уже никогда.

Идти в толпе было весело, но пропускать уже оказалось нечего — транспаранты свернули и люди просто ходили туда-сюда, видимо, ожидая, что кто-то устроит им праздник и они в нём с готовностью поучаствуют.