|
.. после; всегда успеешь...“ Ему приятно было думать, что она его понимает. Он опять прислушался к разговору. Валентина Михайловна сменила своего мужа и высказывалась еще свободнее, еще радикальнее, нежели он. Она не постигала, „решительно не пос... ти... га... ла“, как человек образованный и молодой может придерживаться такой застарелой рутины! — Впрочем, — прибавила она, — я уверена, что вы это говорите только так, для красного словца! Что же касается до вас, Алексей Дмитрич, — обратилась она с любезной улыбкой к Нежданову (он внутренно изумился тому, что его имя и отчество были ей известны), — я знаю, вы не разделяете опасений Семена Петровича: мне Борис передал ваши беседы с ним во время дороги. Нежданов покраснел, склонился над тарелкой и пробормотал что—то невнятное: он не то чтобы оробел, а не привык он перекидываться речами с такими блестящими особами. Сипягина продолжала улыбаться ему; муж покровительственно поддакивал ей... Зато Калломейцев воткнул, не спеша, свое круглое стеклышко между бровью и носом и уставился на студентика, который осмеливается не разделять его „опасений“. Ну, этим смутить Нежданова было трудно; напротив: он тотчас выпрямился и уставился в свою очередь на великосветского чиновника — и так же внезапно, как почувствовал в Марианне товарища, он в Калломейцеве почувствовал врага! И Калломейцев это почувствовал; выронил стеклышко, отвернулся и попытался усмехнуться... но ничего не вышло; одна Анна Захаровна, тайно благоговевшая перед ним, мысленно стала на его сторону и еще более вознегодовала на непрошеного соседа, отделившего ее от Коли. Вскоре затем обед кончился. Общество перешло на террасу пить кофе; Сипягин и Калломейцев закурили сигары. Сипягин предложил было одну настоящую регалию Нежданову, но тот отказался. — Ах, да! — воскликнул Сипягин, — я и забыл: вы курите только свои папиросы! — Странный вкус, — заметил сквозь зубы Калломейцев. Нежданов чуть не вспылил. „Разницу между регалией и папиросой я очень хорошо знаю, но я одолжаться не хочу“, — чуть не сорвалось у него с языка... Однако он удержался; но тут же занес эту вторую дерзость своему врагу в „дебет“. — Марианна! — вдруг громким голосом промолвила Сипягина, — ты не церемонься перед новым лицом... кури с богом свою пахитоску. Тем более, — прибавила она, обращаясь к Нежданову, — что, я слышала, в вашем обществе все барышни курят? — Точно так-с, — отвечал сухо Нежданов. То было первое слово, сказанное им Сипягиной. |
