— Судя по орденам — да, — сказал участковый, нагнувшись к усопшему. — «За взятие Будапешта», «За Берлин»… Ветеран. И чего ему не жилось-то? Сейчас только самое главное и начинается: порадовался бы, как всё вокруг славно. Такая жизнь прёт!

— А как же мне теперь быть с его голосом? — нетерпеливо спросил член местной избирательной комиссии.

— Ну, это вы сами разберётесь, — бросил начальник ДЭЗа. — Не мне вас учить. За кого надо, за того и проголосует.

Слесарь взял в руки блокнот, лежащий на столе.

— Каракули какие-то, — произнёс он, листая. — Ничего не разобрать.

— А и не надо, — ответили ему.

Любовь сильнее арматуры

В улице Первомайской ничего особо мистического нет. Она сравнительно молода и ещё не успела обрасти историей, хотя когда-то, в семнадцатом веке, тут находился «Измайловский городок» — летняя резиденция царя Алексея Михайловича. А в тридцатых годах прошлого века на месте Первомайской были ещё только поля да кое-где разбросанные избы. Сейчас к улице примыкают шестнадцать Парковых, но в нумерологии этой также нет какого-то тайного смысла. Однако вот какая почти мистическая история произошла здесь уже в наши дни.

Мешков вернулся домой из командировки и обнаружил на кухонном столе записку. Там было следующее: «Где ты ходишь? Я тебя ждала-ждала. Позвони немедленно. Галя». Мешков как прочитал, так прямо на месте, не отходя от газовой плиты, едва и не сошёл с ума. Дело в том, что его жена Галя умерла три года назад. Он сам же её и похоронил на Пятницком кладбище. И никакого мобильника, как делают «новые русские», в гроб не клал. Куда звонить-то? И вообще, что это за Хичкок такой? Ему стало действительно страшно, он быстро пробежался по квартире, отдергивая шторы и заглядывая в шкафы. Даже в холодильник сунулся. Гали, разумеется, нигде не было, следов её тоже.

Ещё раз перечитав записку, Мешков просто-таки рухнул за стол. В голове его закрутились самые невероятные предположения. Одно другого нелепее и ужаснее. Вообще-то, он был человеком спокойным, рассудительным, трезвомыслящим, к тому же, алкоголь употреблял редко, с белой горячкой не дружил. С психикой также всегда всё было в порядке. Он работал прорабом, а на стройке идиотов не держат, кругом ведь арматура, кирпичи — это очень опасные предметы для шизофреников. Если не себе, так кому-то другому могут поранить голову. Но как быть с запиской?

Галина умерла от онкологии. Сначала в больнице лежала, потом её выписали, поскольку там тоже не любят, когда показатели плохие. И две недели, до самой кончины, она промучилась дома. Может, это и хорошо. Не то, что мучилась, а что дома была. Всё-таки не с чужими людьми, а с родным мужем. Мешков тогда даже все свои командировки отменил, а звали его на строительство в Иран. Большие деньги из-за этого потерял, ну да хрен с ними. К жене он был очень привязан, никогда ей за время брака не изменял. Да и когда? Вся жизнь — на стройках, с утра до вечера, то в котловане, то на недостроенных этажах, придёшь домой — хватает сил только поужинать. Да и во сне мысли лишь о бетоне, сварке и арматуре.

От жены он не отходил до самой смерти, особенно в последние три дня. У неё уже все волосы выпали. Мешков ей парик принёс, как просила. За руку держал, успокаивал, потому что часто плакала. От боли, съедал её рак заживо. Когда Мешков уходил на кухню, чтобы заварить там чай или какую-нибудь яичницу состряпать, Галина призывала его так: позвякивала ложечкой в стакане. Говорить громко уже не могла, а шёпот не услышишь. И Мешков на эти звуки спешил обратно. Как-то раз, дня за два до кончины, она попросила его ещё об одном, последнем. Дать ей такую дозу снотворного, чтобы уже не проснуться.