— Послушай, Сандра… Сегодня вечером здесь вышла не очень красивая сцена. По-моему, Лора о ней сожалеет.

— Конечно, сожалеет. Она с детства такая: вспыльчивая, но отходчивая. Сначала наговорит гадостей, а потом ластится и косвенно выпрашивает прощения. Я на ее выходки уже лет двадцать смотрю сквозь пальцы. Только контролировать выражение своего лица мне не очень легко.

Она склонилась над клубящимся туманом пониже, и ее роскошные золотые волосы трепещуще засветились, словно паутинка на новогодней елке. Он сглотнул.

— Я хотел сказать раньше, но не успел. Ты восхитительно играешь. А эта музыка… Она вроде бы печальная, но светлая. Как будто старый лес, весна и ручеек по камешкам бежит… — Курт встретился с ней глазами и смущенно засмеялся. — Наверное, даже малыши у тебя на уроках рассуждают менее примитивно, нежели я?

— Да нет, ты точно уловил суть. Старый лес, юный ручеек… Знаешь, Курт, страшно подумать, но ведь мы с тобой старше многих… Тех, про кого Лора знать не хочет. Шуберт умер в тридцать один, Моцарт, в тридцать пять, Шопен протянул чуть дольше — до тридцати девяти… А свою знаменитую песню «Лесной царь» Шуберт написал в восемнадцать лет. А Бах? Нам воображение всегда рисует образ румяного старика в парике, знакомого по портретам, а ведь многие свои произведения он создал до тридцати! Бетховен написал Лунную сонату в тридцать один год! А какие ей даны характеристики: монолог без слов, ткань без швов, мысль, жалобы которой движутся в ограниченном круге… Эти люди словно чувствовали, что им немного отпущено, они не теряли времени даром. Бог мой, сколько же всего они успели… А нам, ничего толком не сделавшим их инфантильным ровесникам, кажется, что настоящая «взрослая» жизнь еще впереди. Они так не думали… Прости, Курт, я опять увлеклась! Клянусь, больше не буду.

— Пожалуйста, увлекайся почаще! Ты просто гипнотизируешь своими монологами.

— Да? — Сандра кокетливо улыбнулась и похлопала ресницами. При каждом их неторопливом взмахе сердце у Курта пыталось спрыгнуть со своего обычного места, но ударялось об ребра и вынужденно возвращалось обратно. — Хорошо, буду гипнотизировать тебя дальше. Хочешь свежий кекс с вишней? Тогда пойдем на кухню. Фонтан возьмем с собой, он благотворно влияет на мою психику.

— И все же ты не права, — заявил Курт уже на кухне, приняв у Сандры герметичную упаковку с кексами, и приступив к вскрытию фольги. — Разве мы в своем возрасте еще ничего не сделали? Я уже кое-чего добился, книгу написал… Но в научном мире признание приходит много позже. А ты? Ты учишь детей, делаешь их лучше и чище, потому что будишь в их душах любовь к прекрасному… О, дьявол!

— Что такое?

— Палец порезал. Чертова упаковка. Прочная! Похоже, ее делали из материалов стратегического назначения…

— Просто кто-то невидимый решил тебя остановить, сочтя, что в твоих словах о детских душах слишком много пафоса, — язвительно заметила Сандра. — Меньше патетики, Курт, и руки будут целы… Ну, зачем ты суешь палец в рот? Это негигиенично. Подожди, я достану йод.

— Слушай, я знаю, что каждая женщина — потенциальная сестра милосердия, но не надо мазать меня йодом, он жжет!

— Ты же химик! Ты ведь постоянно имеешь дело с опасными реактивами.

— Во-первых, не постоянно, во-вторых, я не поливаю ими собственные руки!

— Придется потерпеть!

Совершив экзекуцию, Сандра поморщилась от изданного вопля, затем медленно поднесла его руку к губам и принялась дуть на щедро залитый йодом палец. Курт моментально стих. Если бы обстоятельства сложились по-иному, разве он сидел бы сейчас, как чурбан? Больше всего ему хотелось притянуть Сандру к себе и поцеловать так, чтобы она затрепетала в его руках, как выброшенная из воды золотая рыбка.