Все это промелькнуло так быстро, быстрее чем в сновидении, и моя память с трудом восстанавливает последовательность событий; но все же я думаю, что все происходило так, как я здесь описываю. Как я добрался до порта, этого я совершенно не помню; может быть, потому, что мне стыдно было моего бегства, может быть, потому, что меня до сих пор мучает воспоминание о том, как я тогда бросил на произвол судьбы тело моего друга. Припоминаю только, как сквозь путаницу комнат я пробирался к выходу, как на меня бросился ягуар, а я выстрелил ему из револьвера прямо в разинутую пасть. Вижу, как я стою над телом Эноса и отмахиваю от него стаи насекомых, уже облепивших труп, но тут подходят двое полицейских, и я слышу, что меня, как последнего негодяя, собираются арестовать за убийство, вижу, как один из них достает наручники. Дальше я помню только свист пуль, посланных мне вдогонку, и тут каким-то образом вдруг оказывается, что дальняя городская окраина приблизилась вплотную к порту. Может статься, она и впрямь находилась поблизости, или я запутался во время наших предшествующих странствий и потерял ориентацию, однако это представляется мне маловероятным. Короче говоря, следующая картина в моих воспоминаниях — это, как я бегу через портовую площадь к пашей шлюпке, а вокруг меня мельтешат уличные мальчишки и шимпанзе, стараясь сбить меня с пог.

От здания таможни наперерез мне спешили таможенники и полицейские. Ума не приложу, откуда у них уже взялся приказ о нашем задержании; однако они опоздали, мы успели отчалить и вскоре уже были под защитою наших пушек.

Я еще не закончил доклада об этом ужасном происшествии, как прибыл правительственный баркас, чтобы передать жалобу на то, что мы, дескать, нарушили спокойствие в городе, сперва присвоив себе полицейские полномочия, а затем совершив убийство; ввиду этого сейчас власти обращались к нам с требованием о моей выдаче, с тем чтобы впоследствии предъявить иск о возмещении убытков от имени пострадавших горожан и представителей дружественных племен. Разумеется, посланцев не удостоили ответа, наш командир со своей стороны, выдвинул требование о немедленной выдаче тела убитого Эноса, назначив для его выполнения трехчасовой срок, истекавший, следовательно, сегодня вечером.

Начинало смеркаться, а от правительства все не поступало никакого ответа, и мы спустили на воду две шлюпки. Прождав еще час и не дождавшись известий, мы в боевом снаряжении медленно тронулись к порту.

Тем временем окончательно стемнело, и снова по мертвой воде протянулись световые дорожки от городских огней. Мы обратили внимание на то, что портовая площадь как будто непривычно ярко освещена, вдобавок в ее шуме нам послышалась странная ритмичность. Настроение у нас было подавленное, по правде говоря, даже убитое; у меня, по крайней мере, было такое чувство, будто мы едем навстречу зияющей адской пасти. Мы плыли в немом молчании, и только поскрипывание уключин да тихие всплески погружаемых весел раздавались над водной гладью.

Когда мы вошли в акваторию порта, перед нами открылась неожиданная картина. Все дома были ярко освещены, изо всех окон выглядывали люди. В кофейнях зрители стояли на стульях. На площади был воздвигнут — помост, на котором разместились члены правительства в раззолоченных фраках. Войска полукругом оцепили площадь. Впереди военного строя — цепочка женщин с кастаньетами и тамбуринами. На ступенях правительственного помоста лежали какие-то большие кошки — пумы или ягуары. А перед женщинами полукружием сидели на корточках гориллы. Такой жути и такой красы, как в этом концерте, я никогда больше не услышу.