Александр Барр. Новенькая. Соблазнить за 183 дня
Вероятно, мне не стоило писать эти строки. И, скорее всего, к моменту, когда я окончательно передумаю делиться своей историей с людьми, она окажется в печати. Время вышло, и книга выйдет. Ее издадут. Не потому, что история хороша или оригинальна. Не потому, что я гениальный писатель или талантливый выдумщик. Я вообще не писатель. Не потому, что повествование изобилует яркими образами и небывалыми литературными приемами, является новым словом в быстроменяющемся течении моды беллетристики или искусства или сможет чему то научить или хотя бы развлечь читателя. Нет. В ней ничего этого нет. Это даже не прокисшие мемуары никому не нужного безызвестного немолодого идиота. – Вынимай… Ее издадут. Назад пути нет. Опоздал всего на день. Подпись сдуру я уже влепил. Выпустят в печать просто назло мне. Как все и происходит в этом дружелюбном и толерантно беззубом мире. Назло мне. – Эй, оглох? Ты меня слышишь? Хватит сопеть, и достань из меня свой чертов член! Кажется, она начинает нервничать. Сердится. Это ей не свойственно, отчего весь ее гнев звучит неуклюже. Но это мне даже нравится. Переживает, бедненькая. Думает, наверное, что забеременеет, что станет первой залетевшей из радикальных лесбиянок, или как там они себя называют. Думает, наивная, что я настолько глуп, что решился бы залезть на нее без резинки. А еще это ее смешное выражение – «свой чертов член». Чертов, говорит, и это должно меня остудить. Кого вообще может остановить подобная нелепая фраза? – Слышишь? Она протестует, но не очень убедительно. Ускоряется, ритмично двигает бедрами, стонет от удовольствия. Я молчу. Пью «с горла» и продолжаю делать то, что, как совсем недавно выяснилось, у меня неплохо получается. – Не молчи… Оборачивается, хочет посмотреть на меня, но я усиливаю толчки, и она закатывает глаза. Взвизгивает, упирается локтями, и ее прическа вновь рассыпается на подушке. Мне неинтересно. Весь азарт, вся волнительная жажда закончились вместе с ее заветной робко румяной неприступностью. Выветрились после первых десяти секунд в постели. Теперь все, что меня занимает, глядя на обнаженную женщину, покусывающую края наволочки – время вышло, Филипп сволочь, и теперь со дня на день позвонит редактор и скажет: «Поздравляю, книгу выпустили». Для меня это означает лишь стыд, позор и наглую нефотогеничную рожу автора на форзаце. Какого черта я не взял себе псевдоним? Табурет Подпетлев, например. Может, еще не поздно? Хотя тогда потеряется весь смысл исповеди. И, что куда страшнее, я проиграю спор, а этого я никак не могу допустить. – Да, да… Она продолжает стонать. Одеяло сползает на пол, бортик кровати барабанит о стену, колени пружинят, мягкий ортопедический батут подталкивает, помогает, делает за меня полдела. – Д д дддааа! – кричит она сквозь сомкнутые зубы, сбиваясь на задаваемый мной ритм. Кажется, еще мгновенье, и уже бывшая лесбиянка признается мне в безграничной любви. Но мне все так же неинтересно. Нет, стоп, не в том смысле неинтересно… Тут важно уточнить. Она – красивая женщина, пусть завтра я и не вспомню ее имени, несмотря на то, скольких трудов мне стоило узнать его. Шикарная дама, у которой все на месте. Особенно это «все на месте» проявилось, когда удалось стащить с нее дурацкий оверсайз свитер, брюки и военные ботинки на шнурках. Неинтересно мне по другой причине. Объясню. Дело в том, что помимо спора и, как говорит Филипп, желания самоутвердиться, меня привлекла, вернее, меня прошлого привлекла… нынешний я вряд ли бы заинтересовался… Не суть. |
