— Он был единственным достойным меня мужчиной. Уже год я остаюсь верна ему и не представляю себе никого другого рядом. Не думайте, что я пригласила вас для воспоминаний о Василии. Годы, проведенные с ним, сделали меня другим человеком. Мы встретились в ВТО, я тогда там часто бывала. С тех пор для меня нет на земле более счастливого места, чем тот длинный казенный зал. Когда сгорел ресторан, я упала в обморок. Ведь пожар произошел на второй день после похорон Василия. Я бы могла ходить туда, садиться за столик в правом углу. Он использовался как подсобный, и вспоминать о нашей первой встрече… Это страшное, обгоревшее здание в центре Москвы торчит жутким пантеоном нашей любви.

Элеонора резко разворачивается, и от этого полы пеньюара разлетаются в стороны, оголяя ноги до самых бедер. Макс ухватывает взглядом нежные тонкие складки кожи возле черной ленты трусов, едва прикрывающей выпуклость лобка. Устыдившись своего открытия, он поднимает глаза и поражается злости, исказившей ее лицо. Щеки Элеоноры горят истерическим румянцем. Губы разжаты не то для оскорблений, не то для поцелуя. В глазах — беспокойство и решительность. Макс не выдерживает. Подскакивает к ней и впивается в губы. Прижимает ее дергающееся тело к себе и наслаждается его конвульсиями.

С огромным трудом Элеоноре удается вырваться из его объятий. Она отбегает за канапе. Ладонями вытирает рот. Презрительно кривится. Кричит:

— Мерзавец! Альфонс! Я надеялась на твою порядочность! Вся Москва смеется надо мной. Обсуждают, как я могла опуститься до связи с «морильщиком тараканов». Каково мне такое слушать? Терпела, думала — встретила достойного человека, рыцаря, готового охранять мое одиночество, ни на что не претендуя… как я ошиблась!

Элеонора валится на канапе и принимается рыдать. Пеньюар вновь предательски обнажает ее ноги, вздрагивающий живот, грудь с ввалившимся внутрь соском. Макс, на всякий случай, отводит глаза в сторону. Он мучается отчаянием, стыдом и покаянием. Падает на колени, закрывает лицо руками и, желая очистить душу, начинает с признания:

— Поверьте, Элеонора, мне ничего не надо. Я вас безумно люблю. Тогда, во время первого сеанса, когда вы коснулись губами моего тела, я потерял голову, разум, волю. Мне и этого одного раза хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Но вы сами захотели еще раз подарить мне блаженство. Я ни одному человеку не признался. Там, в комнате понтифика, я благодаря вам стал самым счастливым человеком на свете. Ваше право выгнать меня, запретить общаться с вами. Я согласен на все, лишь бы мечтать о новой встрече с вами. Пусть я никогда не смогу видеть вас, целовать, прикасаться к вам. Пусть я буду для вас лишь средством, способствующим омоложению, но вы для меня остаетесь божеством, смыслом жизни, последней радостью.

Элеонора в ярости отталкивает его ногой с такой силой, что Макс, потеряв равновесие, падает ничком. Она усаживается на канапе, широко растопырив ноги и нисколько не смущаясь своей наготы:

— Что за гадости вы говорите?! Какая комната? Какое омоложение?! Ты меня перепутал с Нинон! Это она ходит глотать вашу тухлую сперму. Нет, подумать только?! Заподозрить меня в такой мерзости. Ох, ох, я не выдержу… Подумать только, какой позор… Боже, как стыдно… идите прочь отсюда, слышите? Прочь! Я вас просила ночевать, потому что боялась появления здесь моего супруга, вернее, его привидения… но это не ваше дело. Лучше пусть Василий сжимает меня в своих мертвых объятиях, чем вы, с вашими грязными руками. Вон отсюда… убирайтесь прочь!

Макс в панике с трудом поднимается на ноги. Хочет что-то объяснить, но от растерянности ловит губами воздух.