— Да, вы правы, но только отчасти. Вы не дали людям даже передышки, не дали им на минуту почувствовать себя свободными, накинув на них новый ошейник.

— Передергиваете, Романцев.

Стоун скривил губы в ироничной улыбке.

— Вы же сами не верите в то, что сказали. Люди получили свободу, но как они ею распорядились? Разве они поняли, что это свобода? И что такое настоящая свобода? Нет, они стали говорить, что свобода была раньше, когда у каждого была похлебка и собственный ошейник, а надсмотрщик всегда мог растолковать, что и как нужно делать. Вот как люди поняли свободу, Романцев. Не все, повторяю, но большинство. Но миска с похлебкой куда‑то исчезла, хлеб насущный нужно добывать в поте лица. Никто тебя не понукает, но никто и не пытается подсказать, как тебе дальше жить. Многим такая свобода оказалась не по нраву. Они‑то и твердят, что раньше было лучше, то есть сохранялась стабильность: похлебка, ошейник и надсмотрщик. Вот так, Романцев.

— Ваша свобода сродни той, что существует в джунглях, — с горечью заметил Романцев.

— А никто этого и не отрицает, — согласился Стоун. — А как иначе? Как, по‑вашему, изжить рабство? Посмотрите, как только нас предоставили самим себе, мы тут же завопили о новом рабстве. Но бесплатных завтраков на всех не хватит. Нужно бороться в этой жизни, бороться за все, нужно учиться жить с азов. Вы думаете, на Западе было по‑другому?

— Мне известно, как это было на Западе, — сухо заметил Романцев. — Неужели нельзя избежать этой варварской стадии развития?

— Избежать? Но как?

Стоун развел руками, словно удивляясь наивности своего собеседника.

— Вы предлагали всех сажать, преступники, мол, и прочее. А откуда взялись все эти Рокфеллеры, Дюпоны и Морганы? Их предки также не всегда пользовались законными методами для накопления капитала Что, и их назовете преступниками? Когда у людей появляется капитал, они начинают смотреть на мир совсем по‑другому. Они вовсе не обязательно будут и в дальнейшем рисковать своими деньгами и своей головой, им хочется быть уважаемыми и законопослушными гражданами.

— Поэтому вы закрываете глаза на те методы, которыми наживают капитал «новые русские»?

— Вы правильно меня поняли. Наш интерес заключался лишь в том, чтобы этот процесс шел максимально быстро и без излишних социальных катаклизмов. Шанс был предоставлен каждому. Любой мог начать с нуля и быстро стать очень богатым человеком. Можете назвать это естественным отбором. Каждый член общества должен наконец твердо усвоить, что похлебки и ошейника больше не будет.

— Невиданный цинизм, — Романцев покачал головой, словно не веря до конца тому, что слышали его уши. — Даже от вас, Стоун, я не ожидал такого.

— Прагматизм чистой воды, — возразил Стоун. — Наступит время, и вы согласитесь, что это был единственный выход из того тупика, куда мы умудрились забраться за последние семьдесят лет своей истории. А что предлагаете вы? Отловить всех преступников и посадить в тюрьмы? Понастроить новых лагерей и затолкать туда миллионов этак десять‑двадцать? Всех этих бывших секретарей, предисполкомов, руководителей колхозов и предприятий, торговцев и бизнесменов? Знаете, чем бы все это закончилось? Новым Сталиным. Вы часто говорите: в 91‑м я не сделал то‑то, в 91‑м я не посадил таких‑то... Это действительно было крутое времечко. Страна без преувеличения представляла из себя пороховую бочку. Все разламывалось на куски и летело в тартарары.