— Что это? — спросил старик, кивнув головой на папку.

— Кружковские дела. Дедушка, говорят, немцы близко. Наши уезжают.

— Куда?

— Куда-нибудь подальше. Ты не поедешь?

Дед искоса взглянул на внука и усмехнулся.

— Я корнями здесь в землю врос — не оторваться. Это ваше дело молодое. Куда ни посадил, там и приросли. Завяжи-ка лучше узелок. Совсем глаза сдают.

Ваня завязал узелок, обрезал концы, и дед надел очки.

— Вот. Совсем другое дело.

Вечером Ваня пошел на станцию провожать своих друзей.

— Ваня, едешь? — спросил его Трубач.

— Нет.

— И я нет. Будем держаться вместе.

На станции взрослые таскали в вагоны багаж. Прощались с родными, плакали. Все были возбуждены, и даже те, кто оставался, куда-то торопились.

Ваня с Трубачом помогали грузиться в эшелон. Знакомых уезжало много.

Потом мальчики отошли в сторону и молча смотрели на отправку. На душе было тяжело. Гриша глубоко вздохнул. Ваня плечом коснулся друга. Они оба переживали одно и то же чувство. Люди оставляют дома, обжитые места, работу, и вот скоро тронется эшелон… А они? Правильно ли делают, что остаются здесь? Может быть, пока не поздно, сбегать домой, взять приготовленный узелок и ехать вместе со всеми? Ваня вспоминает слова деда: «Никуда от родной земли не уйду. Остаться — не значит покориться». И мальчику показалось, что дед прав.

На запасный путь пришел товарный состав. Ваня взглянул туда, где стали вагоны, и почему-то подумал: «Не отец ли приехал?»

— Сад берегите. Приедем, поставим на собрании отчет, — перебила Ванину мысль Маша Ермакова. В это время к ним подошла ее мать.

— Маша, а ведь мы оставили дома на окне пакет. Что делать? Поезд скоро тронется. Не может ли кто-нибудь из твоих друзей сходить за пакетом? Он очень нужен.

— Я схожу, — вызвался Ваня.

— Вот и спасибо. Очень вам благодарна. Вы нас выручите.

Предчувствие Вани оправдалось. Товарный состав привел Степан Васильевич. Получив разрешение сходить на полчаса в город для устройства своих дел, машинист почти бегом направился к дому.

Анна Алексеевна хотя и привыкла к неожиданным возвращениям мужа, обрадовалась, увидя его целым и невредимым.

— Где Иван? — спросил Степан Васильевич поздоровавшись.

— Не знаю, Степа. Ушел куда-то.

— Ну вот… Ведь говорил я, чтобы ждал. Где его теперь искать?

В комнату вошел дед.

— Отец, где Ваня?

— На станцию ушел, беженцев провожать.

— Ага! Ну я там его и найду, — успокоился Степан Васильевич. — Подожди, Аня, не хлопочи. Я тороплюсь.

Он сел и, внимательно разглядывая свои грязные руки, с трудом подбирая нужные фразы, медленно сказал:

— Ухожу я… Может быть, не скоро увидимся. Вы здесь с отцом остаетесь. Ванюшку я на паровоз возьму, пускай возле меня… Неизвестно, как тут будет.

Искоса взглянул на жену. Она стояла прислонившись к буфету, бледная, но спокойная. Степан Васильевич знал, что это спокойствие внешнее, а душа у нее рвется на части. Эта женщина умела сдерживать себя, и даже в самые трудные минуты ему не приходилось видеть слез в глазах жены. Степан Васильевич вытащил из кармана пачку денег, положил на стол и посмотрел на часы.

— Это получка. Возьми все, а себе я достану… Времени у меня только полчаса. Десять минут уже прошло. Надо прощаться.

Он встал. Анна Алексеевна подошла и положила руки на плечи мужа.

— Ну что ж… Прощай, Степа, — с трудом, но отчетливо выговорила она.