— Ну.

— Так то его, суки недобитой, работа!

— Как! Его же под Винницей…

— Живее нас с тобой, сволота. Вражиной оказался. На допросах у особистов раскололся. Представляешь, его фрицы к нам заслали!

— Заслали?

— Теперь, Иваныч, ты понял, кто нас под Винницей подставил!

— У-у, сволочь! — застонал Петр и в ярости хватил кулаком по стене.

— Он, падла, наплел особистам, что это мы отряд на засаду навели.

— Чего-о?

Предательство, а еще больше оговор Струка потрясли Прядко. С августа они сражались бок о бок, и тот не дал повода усомниться в своей надежности: в бою не прятался за спины других и не отлынивал от засад. Под Винницей отряд напоролся на колонну гитлеровцев, завязался бой, после которого Струк пропал. И вот теперь он воскрес, чтобы похоронить его и Сычева. А тот, склонившись к уху, с жаром нашептывал:

— Иваныч, пока не поздно, надо рвать когти.

— Чего? Какие когти? — все еще не мог прийти в себя Петр.

— Очнись, Петя! Потом будет поздно. Надо сматываться, — тормошил его за плечо Сычев.

— Куда? От кого? От своих?

— Какие свои? Для них мы хуже фрицев. Кокнут — и глазом не моргнут.

— Ты это… Ты кончай! Я… я… — голос у Петра сорвался.

— Иваныч, тише, тише, не кипятись. Мы не первый день друг друга знаем, сейчас против них не попрешь. А своей смертью кому и что докажешь? Живы останемся, тогда и будем доказывать. Надо уходить, пока темно, — твердил Сычев.

— Куда?

— В лес, там отсидимся.

— От себя не убежишь.

— Глупо это, Иваныч.

— За меня ребята и дела скажут, — упрямо твердил Петр.

— Как знаешь, а я подыхать не собираюсь, — отрезал Сычев и, выбравшись из сена, поднялся на чердак. Под его ногами предательски затрещали доски. Он замер и, выждав минуту-другую, принялся искать лаз.

Возня на чердаке не осталась незамеченной, и предрассветную тишину нарушил грозный окрик часового:

— Эй, кому там неймется? Пулю захотел схлопотать?

Это остановило Сычева. Он спустился с чердака и забился в угол. А Петр весь извертелся в поисках выхода их тупика. За время войны ему пришлось повидать немало чужих смертей и мысленно свыкнуться с собственной. Но вопиющая несправедливость, что ее предстояло принять от своих, изводила Петра. Он снова и снова искал аргументы, чтобы разрушить горы лжи, нагроможденные мерзавцем Струком, и не находил.

«Будь что будет», — решил положиться на судьбу Петр и остановившимся взглядом уставился в потолок.

Мучительно медленно тянулось время. Полоска света упала на лицо. За стенами сарая занимался хмурый осенний рассвет, и смертельная тоска сжала сердце: скоро, совсем скоро все должно закончиться. Его обостренный опасностью слух ловил каждый звук, но хрупкую утреннюю тишину нарушало лишь звонкое потрескивание льда под ногами часового.

«На носу зима, — отметил про себя Петр и с тоской подумал: — Тебе не дожить».

Шорох сена отвлек его от мрачного раздумья. К нему подсел Сычев и тихо обронил:

— Извини, Иваныч, гадом помирать не хочется.

— Будем живы — не помрем, Сережа, — дрогнувшим голосом произнес Петр, и, поддавшись порыву, они обнялись.

Громкие голоса на улице заставили их напрячься. Один из них принадлежал сержанту Дроздову.

— Сидоров, открывай! — крикнул он часовому.

Громыхнул засов, скрипнули ржавые петли, и в сарай хлынул яркий поток света.