— Лью… лью. Только успокойся, милок.

Бутыль в руках Зинаиды ходила ходуном; самогон плескался и на стол, и на руку Петра. Он не замечал и не чувствовал этого. Боль о товарищах, погибших, замученных в застенках гитлеровцев, и лютая ненависть к предателю Струку терзали ему душу. После второй кружки самогона стены, мебель и Зинаида поплыли перед глазами; калейдоскоп лиц живых и мертвых товарищей стремительно набирал скорость и закручивался в огромную бездонную воронку — он провалился в нее.

Очнулся Петр от боли — спазмы перехватили горло — и открыл глаза. Полоска света, сочившегося через неплотно задернутую штору, упала на лицо — это Зинаида спозаранку растопила печку и разогревала мешанку для теленка. Тряхнув головой, он на нетвердых ногах вышел в горницу. Его вид вызвал тяжелый вздох у Зинаиды. Отложив кочергу в сторону, она захлопотала вокруг Петра.

— Выпей рассольчика, Петро Иваныч. Выпей, сразу полегчает.

Петр пил-пил, пока не прошла сухость в горле и дрожь в пальцах, а затем возвратился к себе в комнату. Отлежавшись, принялся приводить себя в порядок: побрился до синевы, поменял подворотничок на гимнастерке и после завтрака полный решимости направился в особый отдел.

Дежурный — им оказался Семенов — без задержек проводил его в кабинет Рязанцева. Тот, несмотря на ночную поездку к линии фронта, был, как всегда, подтянут и, крепко пожав руку, предложил:

— Проходи, Петр Иванович, садись. Почаевничаем.

— Спасибо, Павел Андреевич, я позавтракал, — отказался Петр.

— Присаживайся, присаживайся. По тебе вижу, разговор предстоит серьезный.

Петр промолчал, присел на табурет, положил на стол папку и замялся, не зная, с чего начать. Рязанцев пододвинул папку к себе и, стрельнув в него испытующим взглядом, спросил:

— Изучил?

— Лучше бы не читал. До сих пор тот бой у моста стоит перед глазами.

— Да-а, попали вы в мясорубку, — посочувствовал Рязанцев.

— Не то слово.

— А все из-за одного мерзавца. Но этого могло и не быть, если бы…

— Павел Андреевич, я не пацан. Я все понимаю, — перебил его Петр и, потупив взгляд, сказал: — Извините за вчерашнее, вел себя как последняя…

— Перестань!

— Обещаю, заднего хода не будет. Я пойду на задание.

— Другого ответа я от тебя не ожидал, — в голосе Рязанцева зазвучали теплые нотки, и суровые складки, залегшие у губ, разгладилась.

Он деловито зашелестел документами, нашел лист со списком сотрудников абвергруппы-102, с данными, которые удалось собрать контрразведчикам, и, потрясая документами в воздухе, спросил:

— Что скажешь об этом зверинце?

— Клейма негде ставить. Ненавижу! Попадись мне, убил бы на месте! — глаза Петра гневно сверкнули.

— А вот это для разведчика уже плохо. Ненависть — плохой советчик. Запрячь ее подальше.

— Как? Понимать — понимаю, а сделать… — Петр развел руками.

— Надо, Петр Иванович. Абверовцы — они, как те собаки, которые чужака за версту чуют.

— Ну вот, а мне с ними в одной стае бегать, да еще подвывать. На этом и боюсь сорваться.

— С таким настроем — да, но… — Рязанцев задумался, а затем огорошил: — Помнишь, в сороковом тебя вызывали в особый отдел по недостаче на складе ГСМ? — и, не услышав ответа, спросил: — Что тогда было на душе?

Петр помрачнел и глухо сказал:

— Не хочу даже вспоминать.

— А все-таки?

— Честно?

— Конечно!

— Я бы таких, как Рохлис, и близко к органам не подпускал.