— Потерянным и заблудшим. — Мэри подхватила это неожиданное определение так, будто очень ясно представляла себе, что за ним кроется. — Но вы ведь знаете, как прийти к этому решению, то есть механизм решения вам известен?

— Да. Как прийти к решению — знаю.

— Тогда почему бы вам не сосредоточиться на самом решении и не думать о себе? Пустите вход механизм, а то, что вас смущает, отбросьте прочь.

— Вы совершенно правы, — сказал он.

Присутствие Мэри оказывало на него необычайно успокоительное действие. Как ни странно, ему понравилось, что она не стала оспаривать его самообличения, а просто дала ему нужный ответ. И вместе с ним — подтверждение того, что нравственная подоплека всего происходящего существует незыблемо. Мы с ней одних и тех же правил, подумал Дьюкейн. Он заметил, что машинально взялся за краешек ее платья и пропускает его сквозь пальцы. Платье на Мэри было розовато-лиловое, с пышной юбкой, из шероховатой креповой материи. Потирая пальцами ткань, Дьюкейн подумал вдруг о полосатом красно-белом платье Кейт, о платье Джуди в зеленый и лазоревый цветочек. Барышни и их платья…

Он сказал скороговоркой, выпустив из пальцев ее подол:

— Мэри, надеюсь, мне позволено будет сказать, как я рад за вас и Вилли…

— Ничего еще нет… определенного.

— Да, я знаю. Но все равно, я так рад! Большой от меня привет Вилли. Теперь не буду вас задерживать — я, наверное, дальше не пойду.

— Ладно. Так вы поговорите с Полой и с Пирсом?

— Да. И не откладывая. Кого встречу первым, с того и начну.

Они встали. Мэри, повернув к нему свою аккуратную смуглую головку, отвела назад прядь волос. Глаза ее в рассеянном жарком полусвете хранили неопределенное выражение. Несколько мгновений они постояли в неловком молчании, потом, каждый с прощальным жестом, разошлись.

Глава тридцать вторая

— Чем вы там занимаетесь, Мэри?

— Посуду мою, Вилли.

— Бросьте, я после сам помою. Идите сюда, поговорим.

— Малину я переложила в миску. И посыпала сахаром. Можно будет съесть ее за чаем.

— Вполне.

Трапезы с Вилли были все еще событием исключительным и праздничным, как пикник, как причащение.

Мэри вернулась в гостиную, вытирая руки посудным полотенцем. Жара в комнате уплотнялась, образуя бархатистое затишье, в котором передвижение совершалось замедленно, уподобляясь плаванью.

Вилли, вытянув ноги, полулежал в своем кресле у камина. Расстегнутая до пояса рубашка открывала курчавую седую поросль, похожую на нижнюю сорочку с начесом. Запустив пальцы в эту поросль, он рассеянно поскребывал себе грудь. Мэри поставила стул между ним и столом и села, положив ему руку на плечо. Жест этот напоминал не ласку, а скорее прочный захват милого сердцу, но неодушевленного предмета — как, скажем, баранка автомобиля.

— Пола придет читать «Энеиду»? Как хорошо, что вы ее уговорили!

— Нет, на сегодня она занятие отменила.

— Далеко вы продвинулись?

— До шестой книги.

— А на чем остановились?

— Эней сошел в преисподнюю.

— И что он там делает?

— Как раз только что повстречался с тенью своего рулевого, Палинура. Палинур уснул, свалился за борт и утонул. А поскольку тело его осталось непогребенным, Харон отказывается перевозить его через Стикс. Но тут ему сообщают, что неподалеку от того места, где он погиб, жители поставят ему памятник и оснуют культ в его честь, а область назовут его именем. Бедняга от таких новостей несказанно повеселел!

Монотонный речитатив этого пересказа лег камнем на сердце Мэри. Она спросила:

— Вы считаете, каждому следует когда-то спуститься в преисподнюю?

— То есть алкая мудрости и прочее?

— Да.