Пирс отделился от него с коротким стоном. За шумом воды не слышно было, как он карабкается наверх. Дьюкейн приладился кое-как на краю скважины, дрожа и понемногу травя обвислую мокрую веревку. Но вот движение ее прекратилось.

— У вас еще осталось что-нибудь? — раздался сверху голос Пирса.

— Да, есть. Думаю, хватит, чтобы обвязаться.

Другой вопрос, хватит ли на это меня, подумал он.

Идиотизм, — надо было Пирсу сказать, чтобы обвязал… Дьюкейн медленно обвел конец веревки вокруг пояса и соорудил узел.

— Теперь тяни, только очень плавно, а я постараюсь влезть.

Невозможно, думал Дьюкейн, абсолютно невозможно… Морская вода, из которой он с таким трудом поднялся, была ему по колено. Сквозь черный воздух, казалось, сеялась мелкая водяная пыль. Шум в голове приобрел всепоглощающее металлическое звучание, точно в страшном сне, какие посещали его в детстве. Если б я только мог сотворить молитву, думал он, найти источник силы сверх той, что мне дана… Он сидел, съежась в комок на краю расщелины. Силы в его ногах не хватило бы, даже чтобы сдвинуть его с места хоть на дюйм. Ноги одеревенели, окоченели, обессилели, голая спина беспомощно ерзала по ледяному скользкому камню; сделав малейшее движение наверх, тотчас же сползала вниз. Обнаженное гладкое тело безвольно обмякло между стенками, неспособное принять нужное положение, сделать усилие. Занять бы чем-нибудь мысли, думал он, это, быть может, подстегнуло бы и тело, — неважно чем, пусть это будут эротические картинки, все, что угодно… Что-то белое колыхалось в воздухе перед ним, прямо у него перед глазами, словно бы подвешенное в пространстве. Женское лицо проплывало мимо, оставаясь на месте, подобно луне, бегущей в облаках, — неясное, но неотступное, требовательно заглядывающее ему в глаза.

Он обнаружил, что уже не сидит, а висит, упираясь в обе стенки. Побудь еще, не уходи, взывал он к мерцающему образу, исподтишка следя в то же время за мелко переступающими ногами, за плечами, подпирающими стенку, за скрюченным между ними, натруженным до предела туловищем. Пирс наверху что-то говорил, голос его долетал до слуха бессвязными, ничего не значащими обрывками. Плавное натяжение веревки продолжалось. Страшно медленно Дьюкейн все-таки продвигался наверх. Мало-помалу это пошло легче. Бледный лик между тем принимал черты знакомого лица.

Дьюкейн растянулся на карнизе. Наверное, эти горячие искры в закрытых глазах — слезы, подумалось ему как бы вчуже. Пирс то начинал растирать его, то пытался всунуть его руку в рукав своей фуфайки.

— Погоди-ка, Пирс, — да подожди же!

Спустя немного Дьюкейн принял сидячее положение. Протянул онемелые руки, трогая черные поверхности того, что могло оказаться либо Пирсом, либо Минго, либо выступом скалы. Сладковатый, щекочущий ноздри, божественно сухой аромат ромашек ощущался здесь еще явственнее. Шум внизу нарастал, обретя некий вращательный оттенок, — как будто, подумал Дьюкейн, вода яростно хлещет по кругу в гигантской круглой емкости. Не узнавая собственного голоса, он спросил:

— Можно отсюда пробраться дальше?

— Нет. Я пробовал. Выемки есть, но они никуда не ведут.

— Понятно.

Дьюкейн прислушался к шуму бурлящего прилива. В него теперь вкралась новая нота. Вода, по-видимому, достигла устья скважины.

— Сколько прошло времени, Пирс? Не пора ли уже быть полной воде?

— Не знаю. Я потерял всякий счет времени. И часы у меня не со светящимся циферблатом.

— У меня тоже. Думаешь, мы выше уровня полной воды?

— Я не знаю.

— А здесь мокро?

— Трудно сказать. Я утратил чувство осязания.