Дома были построены в 50-е годы, все работы одного архитектора, чей стиль до сих пор, тридцать лет спустя, выглядел свежим.

Я припарковала «мустанг» напротив дома номер 625. Саттон наклонился вперед и рассматривал окружающее через лобовое стекло.

Полоса зеленого газона поднималась к дому, длинная подъездная дорожка с тротуаром образовывала полукруг, загибаясь и возвращаясь обратно к дороге. Бывшая резиденция Керкенделлов была одноэтажным зданием в форме перевернутой L, с короткой частью, вытянутой вдоль улицы. Снаружи дом был отделан красным кирпичом и потемневшим красным деревом, с рельефными горизонтальными линиями и щедрыми вкраплениями стекла. Плоская бетонная крыша выдавалась вперед широким козырьком, который прикрывал веранду. Не было ни завитушек, ни украшений, ничего лишнего.

— Что-то не так, — сказал Саттон.

— Все так. В 1967 году в городе был только один Керкенделл, и это то место, где они жили.

— Но где же второй этаж? Билли Керкенделл заболел. Он оставался наверху, а я — внизу.

— О, черт. Я забыла об этом. Подождите здесь, а я посмотрю, дома ли хозяин. Может быть, нам разрешат изучить местность.

Я вышла из машины и потрусила через дорогу. Дорожка не казалась крутой, но я задохнулась, пока поднялась наверх. Здесь царила атмосфера пустоты, дом был погружен в тишину. Окна были голыми, у двери не было коврика, ничего такого, что указывало бы на то, что дом обитаем. Полоса влажного тротуара вдоль фасада говорила о том, что поливальные установки еще работали, возможно, управляемые той же программой, которая регулировала температуру в доме и включала и выключала свет.

Я поднялась по пологим ступенькам ко входу, где панорамная стеклянная стена позволяла беспрепятственно заглянуть внутрь.

Архитектор свел к минимуму количество внутренних перегородок, и светлые паркетные полы тянулись во всех направлениях. Свет проникал отовсюду. Каменный камин располагался на противоположной стене, и я могла видеть длинную кухонную стойку, освобожденную от мелких устройств. С правой стороны была пустая столовая, с низко висящим светильником в центре потолка. Я прошла дальше вдоль веранды и увидела большую спальню с белым ковровым покрытием и зеркальными раздвижными дверями, одна приоткрыта, чтобы обнажить пустоту встроенного шкафа.

Я вернулась к входной двери и в первый раз заметила табличку охранной организации с надписью «Вооруженный ответ», прикрепленную в углу стекла. Предупреждение, скорее всего, было лишь словами. Вряд ли кто-то стал бы платить за охранные услуги, если дом стоял пустой.

Я предполагала, что дом выставлен на продажу, но там не было ни риэлторского замка, ни стопки брошюр, где бы описывался план дома, метраж или количество комнат. Плакаты «Продается» были запрещены ассоциацией домовладельцев. Насколько мне было известно, в Хортон Рэвин продавался каждый дом. Я позвонила, не ожидая ответа.

Спустилась с крыльца, собираясь обойти участок. Саттон, видимо, догадался, что дом необитаем, потому что вышел из машины и перешел через дорогу. Я подождала, пока он поднимется по дорожке, и мы вдвоем прошли по тропинке к задней части дома.

Внизу, на широкой бетонной площадке располагался бассейн и кабина с удобствами, окруженные с двух сторон гладкой бетонной стеной с очагом и встроенной решеткой для барбекю.

Саттон повернулся и посмотрел на нижний уровень. С этой точки было видно двухэтажное строение. Дом был пристроен к крутому холму. За внутренним двориком участок резко обрывался, и толстые железнодорожные шпалы были врезаны в склон холма, формируя грубую лестницу. Крыши соседних домов плавали в озере темных верхушек деревьев.

— Выглядит знакомо?

— Кажется.