Но если мать изменилась, если уж изменился сам Люк (стал похож на привидение, как он считал), то Коди не изменился нисколько. Как-никак, он не пережил напряженных дней борьбы со смертью, потому что был без сознания. Он не пережил страха смерти и когда пришел в себя, ведь люди его склада чужды подобных мыслей. Он перенес все с обычным для него равнодушным высокомерием и воинственностью, а теперь беспокойно метался в кровати, ожидая, когда же наконец встанет на ноги.

— Больше всего меня бесит в этой истории вот что, — сказал он Люку. — Когда балка врезалась в меня, я почувствовал удар и боль, понимаешь? Удар и боль. И пока я летел вниз, мне хотелось дать этой балке сдачи, врезать кому-нибудь, и сейчас у меня вроде бы такое же чувство — я все еще жду удобного случая расквитаться. Судиться с ними, требовать компенсации — это ерунда. Единственное, чего я хочу, — вмазать как следует этой балке.

— Мама спрашивает: ты суп будешь? — Люк нервно провел ладонями по ляжкам.

— Нет, не хочу. Какого черта она меня пичкает? Слушай, Люк, если бабушка сегодня опять позвонит, скажи, что я ушел на работу.

— На работу?

— Я не могу больше слушать по телефону ее причитания.

— Но ты все время говорил ей, что еще очень слаб, чтобы тебя навещали, — сказал Люк. — Вчера ты был очень слаб, а сегодня пошел на работу. Что же она подумает?

— Меня нисколько не волнует, что она подумает, — сказал Коди.

После несчастного случая бабушка ежедневно звонила по телефону из Балтимора, и по тому, как Коди с ней разговаривал, было ясно, что он не так уж любит ее. Люку, хотя он мало знал ее, бабушка очень нравилась, но отец сказал, что внешность обманчива.

— На людях она совсем другая, — сказал он Люку. — Ты не знаешь ее. Не знаешь, каково было жить с такой матерью.

А Люку казалось, что он знает (ведь он уже слышал обо всем этом миллион раз!). Но отец оседлал любимого конька — теперь его не остановишь.

— Вот я приведу тебе пример, — сказал он. — Ты только послушай. Так оно и было. — Такими словами он всегда начинал свои воспоминания о детстве. «Так оно и было», — говорил он, будто рассказывал о чем-то немыслимом, невероятном, но все, что обычно шло за этими словами, никогда не казалось Люку очень уж страшным. — Клянусь. У твоей бабушки была подруга Эммалин, с которой она тысячу лет не виделась. Единственная бабушкина подруга. Эта самая Эммалин жила в… забыл, где именно, но где-то далеко. Так вот, однажды я накопил денег к рождеству, чтобы купить маме билет на автобус в тот город, где жила Эммалин. Я работал как лошадь, залез в долги и даже украл часть денег. И вот утром на рождество я преподнес матери билет на автобус. Мне тогда было семнадцать лет, и я вполне мог остаться с младшими. И я сказал: «Завтра ты поедешь к Эммалин, погостишь там недельку, а я до твоего возвращения присмотрю за домом». И знаешь, что она ответила? Ты даже не поверишь. «Но, Коди, милый, — сказала она, — послезавтра у Эзры день рождения».

Он посмотрел на Люка. Тот ждал продолжения.

— Понимаешь, — сказал Коди, — двадцать седьмого декабря — день рождения Эзры.

— Ну и что? — сказал Люк.

— А то, что она не в силах была расстаться со своим драгоценным сыночком в день его рождения. Далее ради встречи с самой старой, самой любимой, единственной подругой, когда другой сын подарил ей билет для поездки.