Тем более странным был внезапный прилив жалости к Эзре, когда, обходя после ужина дом, она заглянула в его комнату. Все как раньше! — подумала она, увидев детское клетчатое одеяло на кровати, старую флейту на подоконнике, на столе металлический штампованный поднос с грудой старинных, покрытых зеленой патиной медных монет. Как он может тут жить? — подумала она и, удивленно покачивая головой, спустилась вниз.

Дженни привезла с собой смену одежды, учебник анатомии, письмо Харли, в котором он делал ей предложение, и его фотографию в солидной серебряной рамке. Распаковав чемодан, она решительно поставила фотографию Харли на письменный стол и внимательно всмотрелась в нее. Она привезла этот снимок не из-за сантиментов, а потому, что собиралась серьезно подумать о Харли, по достоинству оценить его и не хотела, чтобы на ее решение повлияла разлука. Дженни понимала, она может ошибиться из-за того, что будет скучать по нему. Фотография не даст ей скучать. Он был таким прямолинейным, таким нудным — это проступало и в утолщенной линии челюсти, и в тусклом взгляде, устремленном сквозь очки в объектив. Он не одобрял ее образа мышления, утверждая, что мыслит она поспешно и непоследовательно. Не любил ее разговорчивых друзей, считал, что она не умеет элегантно одеваться. Критиковал ее манеры за столом. «Каждый кусок надо пережевывать двадцать пять раз, — говорил он, — следуй моему совету. Это не только гораздо полезней — ты станешь меньше есть. Вот увидишь». Он панически боялся, что она располнеет. Но Дженни была кожа да кости и порой задумывалась, уж не бзик ли это у него — не то чтобы помешался, а просто зациклился на определенном пункте. Наверное, он опасался безволия — как бы Дженни не растолстела, ведь один фунт будет безудержно наслаиваться на другой; мысль, что она может выйти из-под контроля, была ненавистна ему. Пожалуй, дело было именно в этом. Но она и сама стала беспокоиться, взвешивалась каждое утро. Подходила к большому зеркалу и втягивала живот. Не раздались ли у нее бедра? А ведь при этом замечала, что Харли нравятся полные женщины, пышные блондинки. Загадка, да и только!

Отметками Дженни похвастать не могла. Не то чтобы она заваливала экзамены, но «отлично» не получала, и ее лабораторные работы нередко были сделаны наспех. Порой думалось, что все эти годы у нее было пусто внутри и вот теперь наружная оболочка проваливается внутрь. Ее разоблачили: она пустышка.

Собирая перед отъездом домой чемодан (Харли считал эту поездку пустой тратой времени и денег), она твердым шагом пересекла спальню, подошла к комоду с его фотографией. Харли стоял рядом. «Будь добр, подвинься», — сказала она. С обиженным видом он шагнул в сторону, но, когда увидел, зачем она подошла к комоду, лицо его словно засветилось. Сердитый взгляд смягчился, губы раскрылись, чтобы произнести что-то. Он был тронут. А ее растрогало, что он смягчился. В жизни ничто не бывает просто, вечные сложности. Но он сказал: «Не понимаю. Всю жизнь мать терроризировала тебя, плохо с тобой обращалась. И вот сейчас ты собираешься проведать ее — просто так, без всякой причины».

На самом деле он, наверное, хотел сказать: «Пожалуйста, не уезжай».

Надо быть опытным шифровальщиком, чтобы понять этого человека.

Дженни развернула его письмо с предложением. Оно было датировано 18 июля 1957 г. Удивительно, как же она не заметила этих напыщенных фраз — «нормальное американское предбрачное знакомство» (будто благодаря своему интеллекту он находился на особом положении), — но больше всего ее поразило теперь само письмо, в котором супружество рассматривалось как слияние двух корпораций.

Что говорить, тогда она не обратила на это внимания. Не пожелала обратить. Знала, что вела себя в этой истории расчетливо — заранее решила завоевать его — и замуж вышла по расчету.