– Нет, я не проговорился. Он будет очень доволен.

– Еще бы! Это отличное место.

– Бен его заслуживает.

– Надеюсь, что так… – Если бы Марион считала иначе, ничто бы не могло ее убедить, и Майкл отлично это знал. – Ну а ты? Готов взяться за дело? Твой кабинет закончат на следующей неделе.

При этих ее словах глаза Майкла невольно сверкнули. Его кабинет должен был быть таким же, как отцовский, – с богатой деревянной отделкой, с гравюрами на стенах, с роскошными кожаными креслами и диванами, с антикварным столом и книжными шкафами, которые Марион приобрела в Лондоне в прошлые выходные.

– Уверена, что тебе он понравится, – добавила Марион, и Майкл улыбнулся ей.

– Так оно и будет, мама. Я планировал повесить кое‑что на стены, но, пожалуй, я подожду, пока не увижу весь кабинет в целом.

Ему показалось, что в глазах матери мелькнула тревога.

– Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, – сказала она поспешно. – У меня есть что‑то, что должно тебе понравиться.

Она имела в виду, конечно, гравюры – старинные и очень дорогие гравюры, которые принадлежали еще ее деду, но у Майкла было на этот счет свое мнение. Он хотел повесить у себя в кабинете картины Нэнси.

В его глазах вспыхнул упрямый огонек, и это не укрылось от внимательного взгляда Марион.

– Мама… – Майкл сел рядом с ней и вытянул под столом ноги. – Спасибо большое, Мэтти, – сказал он служанке, которая принесла кофе.

– Не за что, мистер Хиллард. – Мэтти снова улыбнулась ему. Майкл всегда был очень вежлив с ней и другими слугами и держался так, словно ему было неудобно беспокоить их по пустякам. В отличие от… – Что‑нибудь еще, мэм?

– Нет, хотя… Может быть, мы перейдем в библиотеку, Майкл?

– Хорошо, идем. – Майкл кивнул, ибо ему пришло в голову, что в библиотеке разговаривать будет легче. Огромная гостиная матери всегда напоминала ему просторный бальный зал, который он видел в одном из загородных имений Хиллардов. Никакой откровенный разговор здесь был попросту невозможен.

Майкл поднялся и вышел из гостиной вслед за матерью. Библиотека была совсем рядом; чтобы попасть туда, нужно было лишь пройти под аркой, повернуть налево и подняться на три невысокие ступеньки, застеленные толстым зеленым ковром.

Из окон библиотеки открывался прекрасный вид на Пятую авеню и Центральный парк. В камине горели настоящие кедровые поленья, и по всей комнате плыл их душистый смолистый запах. Две стены были сплошь заняты книжными полками, третья была свободна, и на ней висел портрет отца Майкла. Это был, пожалуй, самый удачный его снимок. На нем, во всяком случае, он выглядел нежным, внимательным и добрым – человеком, с которым каждому, кто глядел на портрет, хотелось познакомиться поближе.

В детстве Майкл часто приходил сюда, чтобы «поговорить» с отцом; сначала он беседовал с ним вслух, но Марион, однажды застав его за этим занятием, попыталась внушить сыну, насколько это глупо. С тех пор Майкл беседовал с отцом только про себя, но он знал, что мать сама часто приходит сюда и плачет, глядя на портрет.

В библиотеке Марион уселась в свое любимое кресло эпохи Людовика XV, обитое затканным золотыми розами светло‑бежевым плюшем и стоящее перед самым камином. Ее платье было почти такого же песочно‑желтого оттенка, и, когда на него упал оранжевый отсвет пламени, Майкл невольно подумал, что она прекрасна. Вернее, почти…

Когда‑то Марион действительно была очень хороша собой, но сейчас ей уже исполнилось пятьдесят семь, и время не пощадило ее. Светлые, цвета спелого меда, волосы начали седеть, вокруг глаз залегли глубокие морщины, а в лице, где некогда буйствовали яркие краски лета и ранней осени, теперь царило холодное предзимье.