И, без всякой видимой причины, оба вдруг рассмеялись. Им было легко и радостно ощущать себя молодыми, беззаботными, романтичными и влюбленными. Сегодняшний день подарил им столько радости и счастья, и оба свято верили, что таких дней впереди будет еще много. Вся жизнь.

– Ну что, поехали? – спросил наконец Майкл, и Нэнси кивнула. Тогда он передвинул на место камень и, взяв ее за руку, повел туда, где они оставили велосипеды.

Два часа спустя они уже были в крошечной квартирке Нэнси на Спарк‑стрит, неподалеку от университетского городка. Войдя в комнату, Майкл сразу же направился к тахте, в который уже раз подумав о том, как ему нравится это уютное гнездышко и как свободно и легко он чувствует себя здесь. Почти как дома…

Нет, лучше, чем дома. В гигантской квартире матери Майкл часто ощущал себя потерянным и никому не нужным. Здесь же на каждой вещи лежал теплый отпечаток личности Нэнси: портьеры, мебель, картины на стенах, потертый меховой коврик на полу – все, казалось, впитало в себя частичку ее души. В квартире Нэнси было много цветов в вазах и просто комнатных растений в горшках, за которыми она ухаживала заботливо и внимательно, и взгляд Майкла невольно отдыхал на увитых цветущей традесканцией книжных полках, на белоснежном маленьком столике, за которым они ели, и на блестящих никелированных шишечках старинной кровати, которая одобрительно крякала под ними каждый раз, когда они занимались любовью.

– Мне очень нравится твой дом, Нэнси! – сказал Майкл, когда она вошла в комнату.

– Да, ты это уже говорил. – Нэнси огляделась по сторонам, и на лицо ее легла легкая тень печали. – Мне он тоже нравится. Хотелось бы знать, что мы будем с ним делать, когда поженимся?

– Мы заберем все вещи в Нью‑Йорк и найдем там для них уютный маленький домик. – Майкл слегка приподнялся на локте, и взгляд его упал на незавершенную работу Нэнси. – А это что? Что‑то новенькое? Я этого еще не видел…

Он смотрел на мольберт, на котором стояла новая картина Нэнси. Она была еще не закончена, но в ней уже проглядывали таинственная недосказанность и волшебство, отличавшие работы Нэнси. На холсте был изображен сельский пейзаж – безлюдные поля и перелески, но когда Майкл подошел ближе, то на дереве на переднем плане он разглядел мальчика, который сидел на ветке и болтал ногами.

– А его будет видно, когда ты нарисуешь листья? – спросил Майкл.

– Не знаю, наверное. Но даже если нет, все равно мы с тобой будем знать, что он здесь. Тебе нравится?..

Майкл одобрительно кивнул, и глаза Нэнси заблестели. Он всегда понимал ее работы как надо, а она очень дорожила его мнением.

– Мне очень нравится, – сказал он.

– Тогда эта картина будет моим свадебным подарком тебе. Только я должна сначала закончить ее…

– Ну, тут еще много работы. Кстати, о свадьбе… – Майкл бросил взгляд на часы. Половина второго, а ему надо было быть в аэропорту в начале третьего. – Похоже, мне надо поторопиться.

– Ты… ты обязательно должен ехать, Майкл?

– Да. Нэн, ну не надо так расстраиваться – я вернусь через несколько часов. Я буду у Марион в четыре, в зависимости от того, будет ли в Нью‑Йорке пробка на шоссе или нет. Думаю, я успею на обратный «челнок», так что к вечеру уже вернусь. Что скажешь?

– По‑моему, все о'кей, – ответила Нэнси, но вид у нее был встревоженный.

Отъезд Майкла продолжал беспокоить ее, и чем дальше – тем больше. И дело было вовсе не в том, что могла сказать ему Марион – просто Нэнси не хотелось, чтобы он уезжал, а почему – она и сама не знала.

– Надеюсь, все пройдет хорошо… – робко прибавила она.