| Я сел, привалился спиной к самому крупному камню мегалита, представил себе людей, соорудивших все это вечность назад, и почувствовал себя неописуемо одиноким, утратив последние проблески надежды. Ландшафт вокруг меня раскинулся непостижимо широко, и я казался себе муравьем, пробирающимся через гигантские каменные каньоны под бесконечными завесами небес. Солнце тонуло в кровавой вечерней заре. Сколько дней так продолжалось — не ведаю. Я пересекал широкую степь, до костей продуваемый завывающим ветром; спускался в ущелья, как в глубины ада; взбирался на горы, преодолевал перевал за перевалом и наконец, полуживой от усталости, сбежал со склона очередной горы и очутился около густого леса на какой-то равнине. Я понятия не имел, где нахожусь, но здесь можно было найти съедобные корни и кору, а с ледников бежали прохладные ручейки чистейшей воды, о которой мечтал мой пересохший рот. Теряя последние силы, я вдруг увидел невероятно захватывающее зрелище, не менее шокирующее, чем царь Шангри-Ла или уготованные ему клетка и погребальный костер. Я находился на открытом всем ветрам высокогорном плато, но в отдалении видел то, что в своем бредовом состоянии принял за пугало. Одинокая фигура человека, тощего как скелет, неподвижного и как будто не замечающего ветра и жары. Я пошел к нему, крича и махая рукой. Никакой реакции. Я приблизился. Монах, одинокий отшельник, сумасшедший — бог знает, что он делал здесь, за многие мили от людей. Он стоял на одной ноге в позе журавля, руки сложены в молитве, правая нога выпрямлена, левая поджата к паху. Я не верил своим глазам. Подойдя ближе, я попытался привлечь его внимание. Вдруг у него есть еда и питье? Вдруг он скажет, где я? Но я ничего от него не добился. Ни слова! Я умолял, кричал на него, в конце концов упал на колени и разрыдался, но монах не обращал на меня внимания, лишь бормотал себе под нос молитву. Сколько дней или недель он тут стоял? Неизвестно. У него не было ни краюшки хлеба, ни горстки цампы, ни даже фляги с водой. У него не было ничего — только лохмотья, едва прикрывавшие тело. Возможно, он решил, что я галлюцинация или один из демонов, которых он успешно поборол. Ведь на таком плато не встретишь человека, тем более белого. Меня для него не существовало. Я воспринял это как знак того, что человечество отказалось от меня. Мне даже подумалось, что я умер — вот почему монах меня не видит. Я обречен вечно скитаться, как призрак, и никто не узнает о моей судьбе и о моем открытии. Затем вдруг родилась новая мысль. Она возникла в моей голове в образе гексаграммы, отвечавшей на мой вопрос: «Что мне делать?» Со мной заговорил Оракул. Я больше не нуждался в стебельках тысячелистника или книге. Я был на одной волне с ее силами, и она говорила со мной напрямую. Из многолетней практики я точно знал, что мне велела делать гексаграмма. Я достал костяную трубу, обернул вокруг мундштука бейджик «Трибьюн», порылся в рюкзаке и отыскал ручку. Свой дневник я потерял и уже отчаялся найти хоть клочок бумаги, но на самом дне рюкзака, под мукой «меток чулен» нашарил маленькую фотографию далай-ламы. Я всегда брал с собой в путешествие его фотографии — они были очень ценными подарками, поскольку распространение его изображений в Тибете запрещено. На обороте снимка я нацарапал несколько прощальных слов. Я полагал, что в Дели мне уже нашли замену, и не сомневался, что это вы, Нэнси Келли. Поэтому я послал кость именно вам — Дэн Фишер твердо обещал, что последует моему совету… Но стоило подумать об этом, и я тотчас понял, почему так пристально все эти годы наблюдал за вашей карьерой. Да, вы блестящий журналист, идеальный кандидат, который в один прекрасный день сменит меня на моем посту. Но истина в том, что Оракул предрек вам стать моей царицей. Как всегда, он начал плести свои интриги заранее, он использовал меня, чтобы манипулировать вами, и заставлял меня думать, будто все происходит по моей собственной воле. Но меня постигла неудача, думал я. |
