– И кто теперь занимается этим делом?

– Не знаю. Может, и никто.

– И что, так делается – вот так закрываются дела?

– Нет.

Голос у него был злой.

– Весь вчерашний день, когда мы расстались, я просидел с телефонами, и даже засиделся допоздна. А утром меня вызвали отчитываться к начальству и сказали, что мне поручают другое дело, и чтобы я сдал все бумаги.

Я на секунду задумался, но что тут скажешь? Поэтому я спросил:

– Что ещё ты смог узнать?

Он вздохнул, я прямо увидел, как он качает головой.

– Да, ты был прав насчёт списка, – всё‑таки сказал он. – Это невероятно.

– Что такое?

– Эти номера из других штатов. Ты был прав. Это всё члены секты, живущие под вымышленными именами. Большая часть болеет, но с некоторыми я смог поговорить. – Он снова замолчал, и я услышал тяжёлый вздох. – Из тех троих, что я искал, двое в больнице, а один дома мучается от тяжёлых мигреней.

По его голосу я почувствовал, что хоть его перевели на другое дело, он находится под впечатлением успеха в этом расследовании.

– На поиски человека, готового общаться, ушла куча времени, зато результат вышел достойный. Мы разговорились с девушкой по имени Бет Липски. Похоже, в стандартную практику личного роста Декеделии входит полная смена личности – изменение метаболизма с помощью химических средств, пластиковая хирургия, новые «назначенные» родственники, полный пакет. Как ты и говорил, успешность новой личности меряется карьерой, а 60 % дохода уходит организации. Я фигею, это помесь масонства и программы по защите свидетелей.

– Почему она согласилась говорить?

– Потому что боится. Таубер прекратил все контакты с ней, она нервничает и не знает, что делать. У неё постоянно болит голова, она не может нормально работать. Она не знает, что с ней творится. Мне кажется, она даже не знает, что принимала наркотик – а я не хотел доводить её до грани, и не стал объяснять. Поначалу она отнеслась ко мне крайне подозрительно, но, раз начав говорить, уже не могла остановиться.

– И как, по твоему мнению, он давал им наркотик?

– Он всех посадил на программу приёма витаминов и специальных пищевых добавок, так что наверно просто подмешивал в них. Здесь явно и источник его власти над этими людьми, и его якобы харизмы. – Он замолчал. Я слышал, как он стучит по чему‑то то ли ногой, то ли кулаком. Потом он сказал: – Чёрт! Просто не верю в такую фигню. Никогда я не работал над такими интересными делами.

У меня сейчас не было на это времени – на разговор по телефону о карьерных проблемах Кении Санчеза. Внезапно на меня навалилась слабость. Я глубоко вдохнул, а потом спросил его, есть что‑нибудь по «Юнайтед‑Лабтек».

Он снова вздохнул.

– Есть немного, – сказал он, – но немного. Ими владеет фармацевтическая компания, «Айбен‑Химкорп».

Вскоре я сказал ему, что мне надо бежать, что я на работе. Поблагодарил его, пожелал ему удачи, и сразу повесил трубку.

Положил телефон на стол и встал.

Медленно прошёл через комнату к окнам. В Манхэттене стоял ясный, солнечный день, и с шестьдесят второго этажа можно было видеть всё, можно было различить каждый элемент пейзажа, каждое произведение архитектуры – включая не самые очевидные, такие, как Здание Целестиал справа, или Терминал Портового Управления дальше, на Восьмой‑авеню, где находился офис «Керр‑энд‑Декстер». Стоя у окна, я видел всю свою жизнь, раскинувшуюся передо мной, как последовательность мелких надрезов на большой микросхеме города – углы улиц, квартиры, кафешки, винные магазины, кинотеатры. Но теперь, вместо того, чтобы прорезать более глубокую и нестираемую черту на поверхности, я поставил все эти мелкие насечки под угрозу заглаживания и исчезновения.