Он ухмыльнулся.

— Я услышал бой своих часов, когда ты звонил Бригите. — Его ухмылка стала злобной. — И отгадай, почему я тоже его услышал, когда ты звонил? Почему я оказался так близко от твоей Бригиты, а?

Он вынул руку из кармана и сжал кулаки. Я не знаю, хотел ли он, чтобы я бросился на него, или, наоборот, боялся этого. Я не торопился.

— Ну? — Он пританцовывал, как боксер.

— Где пистолет?

Он замер на месте, словно окаменев.

— Пистолет? Ты о чем?

— Брось, Инго! Кроме нас с тобой, здесь никого нет. Ни комиссара полиции в шкафу, ни микрофона в булавке моего галстука. Ты знаешь, о чем я говорю, и я знаю, что ты это знаешь, — зачем нам этот спектакль?

— Я действительно не понимаю, с чего ты…

— Ты прав, мой вопрос — это тоже спектакль. С какой стати ты будешь мне говорить, куда ты спрятал пистолет. Или ты его выбросил?

— Ну хватит, Герд. Я сказал Бригите, что только возьму фотоаппарат — и сразу же назад. И я так и сделаю. Я сфотографирую Ману, раз ей так хочется, а потом мы будем есть картофельное суфле, которое томится в духовке. Зажги свет и ищи себе на здоровье свои пистолеты. Только не забудь запереть дверь, когда будешь уходить.

Он развернулся и пошел в соседнюю комнату. Он держался великолепно. Гораздо лучше, чем я ожидал. И эта спокойная уверенность, с которой он говорил о Бригите, Ману и суфле, подействовала на меня сильнее, чем грубое злорадство по поводу близости от телефонной трубки в руке Бригиты. Я смотрел, как он кладет в кожаную сумку два фотоаппарата и вспышку.

— Я бы на твоем месте захватил еще и папку 15.6, вместе с видео.

Он медленно просунул конец ремня в пряжку, натянул ремень и вставил штырь в дырку. Потом бросил короткий взгляд на полку.

— Все пока еще на месте.

Он закончил сборы, но медлил. Положив руки на сумку, он смотрел в окно.

— Кстати, карта, которую ты хотел получить от Рольфа, у меня.

Теперь он вообще уже не знал, что ему делать. И как расценивать мои слова — как наживку? Как предложение о сделке? Левой рукой он отбивал на сумке какой-то нервный ритм.

— Лемке ведь для тебя — рискованный вариант? Ты исходил из того, что он подыграет тебе и не расколется. Ему — сенсационное выступление на процессе, тебе — «убойный репортаж». А когда он выйдет из тюрьмы, получит половину, причем уже с огромными процентами. Но до этого получит сколько? — восемь? десять лет? Высокая цена, но теперь, когда его взяли раньше времени и ему в любом случае грозит срок, — выиграл бы он что-нибудь оттого, что не стал бы подыгрывать тебе и раскололся? — Рука Пешкалека отбивала уже медленные, размеренные удары. — Он выиграл бы. Он мог бы тогда отомстить тебе за то, что ты его сдал.

Пешкалек повернулся ко мне:

— Я его сдал?.. Я не понимаю…

— Не знаю, можно ли это доказать какими-нибудь неопровержимыми уликами. Магнитофонная запись, анализ голосов — есть масса возможностей, но полиция, конечно, вряд ли станет этим заниматься. — Я покачал головой. — Лемке не нужны неопровержимые доказательства. Если я только слегка подтолкну его в нужном направлении, он, как и я, поймет, что это мог быть только ты, а никакой не испанский турист или за кого ты там себя выдавал.

Пешкалек смотрел на меня, словно ожидая следующего удара.

Я медленно развернул башню главного орудия.

— Самое скверное для тебя заключается в том, что для Лемке — это не только возможность мести. Уж если он расколется, то заодно спасет и свою шкуру. Если он станет главным свидетелем, то, скорее всего, получит года четыре, максимум пять.