— Make you no sorrows, — успокоил я офицера, но когда собрался обстоятельно объяснить офицеру, что им не следует опасаться пресловутого немецкого солдафонства, Пешкалек опять вмешался. Нельзя ли еще раз узнать имена и фамилии отличившихся, чтобы можно было подготовить награды и соответствующие документы? И как, по мнению господина офицера, следует отметить действия его подчиненных — вручить всем одинаковые награды или, может быть, одним медаль первой степени, а другим второй?

Офицер сел за письменный стол, взял одну из канцелярских папок, раскрыл ее и полистал. Я, наклонившись к Пешкалеку, прошептал:

— Не переигрывайте!

После того как мы поговорили о террористическом акте 6 января в Фирнхайме и офицер не выразил несогласия с нашими инициативами, я счел нашу миссию выполненной. Пешкалек, в свою очередь, наклонился ко мне, взялся за ножку моего стула, резко дернул ее, и я с грохотом рухнул на пол, ударившись головой и локтем. Локоть ужасно болел. Голова гудела. Несколько секунд я оставался в лежачем положении.

Офицер тут же подскочил ко мне, помог мне сначала сесть, потом встать на колени и, наконец, усесться на стул, который он же и поднял. Пешкалек издавал сочувственно-сострадательные междометия. Его счастье, что он не пытался мне помочь, иначе я сбил бы его с ног, задушил, разорвал на куски и выбросил в окно на съедение воронам.

Но он совсем меня не боялся. Он подхватил меня под левую руку, а офицеру велел поддержать меня справа. Они помогли мне добраться до двери и спуститься вниз. Пешкалек все это время говорил, не закрывая рта. Внизу ждал джип. Они усадили меня на заднее сиденье и сели по бокам. Когда Пешкалек уже у ворот помогал мне вылезти из джипа, я изловчился и двинул ему здоровым локтем в солнечное сплетение. У него на несколько секунд перехватило дыхание, но после паузы он опять затараторил по-английски, заговаривая зубы офицеру.

Пришло такси. Офицер was sorry, Пешкалек was sorry, я was sorry.

— But we must make us on the socks.

Офицер опять странно посмотрел на меня. Солдат в белой каске и с белым ремнем подержал нам дверцу машины, мы сели, и он захлопнул ее. Я опустил стекло, чтобы произнести последние прощальные слова. Но офицер и солдат уже отвернулись.

— That happens if you have an army with nothing to do.

Если я правильно расслышал слова офицера, наш визит произвел на него не самое благоприятное впечатление.

15

Черным по белому

— Вы что, спятили?..

— Тихо!.. — прошипел он. — Пожалуйста, подождите!

Он велел таксисту ехать к вокзалу. По дороге он поторапливал водителя, объясняя, что нам нужно успеть на поезд, который отправляется в 12.11, расспрашивал его о том о сем — о СЕЛе и Би-би-си, когда в Мангейме появились трамваи, что играют в Национальном театре, есть ли сейчас вода в водонапорной башне, — вставил где-то между прочим, что мы раньше не бывали в Мангейме и что нам непременно нужно вовремя вернуться в Бонн. На мой вкус, все это было слишком явным переигрыванием, я испытывал чувство мучительной неловкости. Подперев гудящий череп ладонью, я смотрел в окно, сам себе внушая надежду на то, что, может быть, водитель и не узнает меня, если я когда-нибудь опять окажусь его клиентом.

Мы вошли в холл вокзала через главный вход и вышли через левый боковой выход.

— Снимите пиджак, от стоянки такси видна Хайнрих-фон-Штефан-штрассе.

Я покорно выполнил и это требование. Когда мы наконец покинули предполагаемое поле зрения таксиста, Пешкалек окончательно спятил.

— Ура!! — вскричал он. — Ура!! Победа!

Он бросил пиджак на землю и торжествующе вскинул вверх руку с канцелярской папкой.