Не так страшен был этот удар и эта боль, не они возмутили его душу и заставили вжаться щекой в холодную грязь, страшнее всего было острое чувство отчаяния, несправедливости и полнейшей беззащитности перед какой-то роковой, преследующей его силой. И ничем нельзя было одолеть и отвести от себя эту злобную, мстительную силу.

И какое-то деревянное отупение овладело всем его существом. Уже доставленный в какое-то полутемное сырое помещение, он вяло отвечал на вопросы, думая лишь о том, что рано или поздно это пройдет, рассосется само собой. Этот глупый железнодорожник что-то там напутал, обознался…

— Подпишите протокол предварительного дознания, — сухо сказал человек в капитанской форме.

Родионов принялся читать бумагу. Почерк дознавателя был аккуратен и разборчив, но суть документа никак не доходила до сознания Павла. Слишком отстраненные и сухие были слова. Звон стоял в его голове и расплывались строки.

— Ладно, — сказал он, взглянув на усталого — отчасти и по его вине человека. — Давайте перо.

Это был очень важный момент, чрезвычайно важный, но Родионов понял это гораздо позднее, когда дело завертелось по-настоящему, все безнадежнее втягивая его в свои бездушные цепкие колеса и шестеренки.

Выходило так, что человека взяли в машине, которая определялась как «средство совершения преступления». Две девицы из местных — Кокшенева Капитолина и Неретина Татьяна в один голос заявили, что два бандита захватили их на дороге в качестве заложниц. Преступники, одному из которых удалось впоследствии скрыться, не реагировали на сигналы и предупредительные выстрелы группы захвата и продолжали движение в направлении поселка… Но самое безнадежное — следы отпечатков пальцев на револьвере.

Родионова, отняв у него часы, шнурки и ремень, поместили на ночь в каком-то заброшенном сарае, спихнув в промозглую и стылую яму. Пол был земляной, пахло навозом…

«Ничего себе райотдел, — вяло удивлялся Родионов, — Сарай какой-то колхозный».

Утренний допрос вел уже майор.

«Это он меня дубинкой», — узнав голос, подумал Павел.

— Знаком ли вам Айвазов Магомед Таймуринович?

— Не знаю такого.

— Напоминаю вам, что признание облегчает…

А потом Родионов и вовсе замолчал.

Еще через день у него была очная ставка.

— Не знаю, не видел его, — пытался спасти Родионова какой-то незнакомый Лева.

— Он! — валил такой же незнакомый Мишка. — Ты что, не помнишь, Лева, как он про Таймуринчика расспрашивал? Точно он, гаденыш!..

— Ага! — радовался немилосердный майор.

На третий день приведенный на допрос Родионов поразился тому, как распухло его «дело». В нем было уже страниц сто и на обложке синим карандашом начертан был номер.

Павла Родионова бил озноб и приятно шумело в голове.

От него добивались сведений о напарнике.

— Молодой, веселый… — говорил Павел и улыбался, глядя поверх головы следователя. — А я по дороге шел…

— Откуда вы шли?

— Из Барыбино. С дачи.

— С какой дачи?

— Ну соседки моей дача. Она умерла… Клара Карловна Розенгольц…

Он заметил как вздрогнул сидящий напротив него человек, как споткнулось и застыло его перо.

— Товарищ капитан, зайдите на минутку! — крикнул он в дверь. А когда капитан вошел, продолжил сурово: — У нас есть сведения, что вы, кроме дачи, завладели еще кое-какой ее собственностью…

— Как же, — грустно усмехнулся Родионов.