Сегодня недостаток актуальности восполнялся величием традиций. Здесь, в тихой роскоши клуба, клиентам всегда было обеспечено уединение и хороший виски. Милмар служил воплощением послевоенного Нью-Йорка времен Джона Чивера — города, в котором мужчины носили шляпы и прогуливались по залитым огнями улицам. А еще, как объяснили Джеймсону Руку, они носили галстуки; и ему в гардеробе тоже пришлось выбрать галстук, чтобы получить допуск в салон.

Администратор проводил их в противоположный от бара уголок, откуда с осуждением взирала с портрета во весь рост Грэйс Ладлоу, глава клана политиков. Под портретом читал «Financial Times» некогда подававший надежды, а ныне, блудный сын — Честер.

После обмена приветствиями Рук сел рядом с Ладлоу в кресло, а Никки устроилась на софе времен Людовика XV и подумала, что это совсем не похоже на кабинет в здании автомойки.

Честер Ладлоу аккуратно сложил газету, страницы которой цветом напоминали бледную форель, и взял с серебряного подноса на кофейном столике визитку Никки.

— Детектив Никки Хит. Звучит интригующе.

Что на это можно ответить? Благодарю вас? Никки выбрала другой вариант:

— А это мой помощник, Джеймсон Рук.

— А, писатель. Это объясняет галстук.

Рук погладил ладонью одолженную удавку.

— Вы же понимаете — не каждый день одеваешься для посещения клуба.

— Забавно, что вас могут пустить сюда без штанов, но непременно в галстуке.

Никки, помнившая бесславное окончание карьеры политика в результате некоего сексуального скандала, удивилась, когда он громко расхохотался собственной шутке. Она оглянулась, не косятся ли на них посетители, но редкие гости, рассеянные по просторному залу, кажется, ничего не заметили.

— Мистер Ладлоу, — начала Никки, — я хотела бы задать вам несколько вопросов, относящихся к расследованию, которым я занимаюсь. Не хотите ли перебраться в более спокойное место?

— Более спокойного, чем Милмар, просто не бывает. К тому же я столько времени провел на публике, что, боюсь, у меня не осталось, тайн.

«Посмотрим», — заметила про себя Хит.

— Это подводит меня к вопросам, которые мне хотелось бы задать. Вероятно, вы уже слышали о смерти Кэссиди Таун?

— Да. Буду рад услышать, что смерть была медленной и мучительной.

Рук откашлялся:

— Вы не забыли, что говорите с копом?

— Не забыл, — отозвался экс-конгрессмен и снова взглянул на карточку Никки. — Детектив отдела убийств. — Он аккуратно положил карточку обратно на поднос. — У меня встревоженный вид?

— А должен быть? — спросила Никки.

Политик выдержал эффектную паузу.

— Нет, — и с улыбкой откинулся в кресле. Он не собирался делать за Никки ее работу.

— Вас кое-что связывало с Кэссиди Таун.

— Точнее было бы сказать: ее — со мной. Я не копаюсь в чужом дерьме. Я не вывешиваю напоказ свое нижнее белье. Я не отношусь к пиявкам, которые жиреют на несчастьях и неудачах других, ничуть не заботясь о том, какой вред они причиняют.

Рук так и подскочил:

— Прошу вас! Знаете, сколько раз люди, пойманные на подобных высказываниях, винили потом репортеров, повторивших неосторожные слова? — Никки попыталась перехватить его взгляд, но задетый за живое Рик уже не в силах был остановиться. — А ведь журналист мог бы ответить, что он только разгребает дерьмо, которое оставили… вы!

— А как начет периодов, когда ничего не случается, мистер Рук? Проходит день за днем, а новостей нет, ни единого свежего скандала. Тогда эти стервятники начинают печатать домыслы и намеки, ссылаясь на «анонимные источники» и «невольных свидетелей» А если и этого мало, почему бы не извратить события, сделав мою боль всеобщим достоянием?

Теперь Никки только радовалась вмешательству Рука.