— Ну, тогда понятно, откуда у тебя такой милый характер, — сказал Кэм. — Поэтому ты решил остаться с Хатауэями после того как они тебя приютили? Потому что ты больше не хотел быть ашарайбом?

— Да.

— Ты лжешь, фрал, — сказал Кэм, пристально за ним наблюдая. — Ты остался жить с гаджо по другой причине. — И Кэм увидел по тому, как покраснел Меррипен, что предположение его близко к истине.

Тихо Кэм добавил:

— Ты остался ради нее.

Глава 2

Двенадцатью годами раньше

В нем не было ни доброты, ни добродетели, ни кротости. Он был взращен, чтобы спать на голой земле, есть простую пищу, пить холодную воду и по команде драться с другими мальчиками. Если он когда-либо отказывался драться, то бывал жестоко избит своим дядей, цыганским бароном, большим человеком в клане. У него не было матери, которая могла бы просить за него или вступиться за него, чтобы могла как-то помешать жестоким наказаниям цыганского барона. Никто никогда не прикасался к нему с нежностью. Он существовал лишь для того, чтобы драться, воровать и портить жизнь гаджо.

В большинстве кланов цыгане не испытывали ненависти к бледным, одутловатым англичанам, что жили в маленьких, словно игрушечных, домиках, носили карманные часы и читали книги у камина. Они им всего лишь не доверяли. Но в клане Кева гаджо презирали главным образом потому, что их презирал барон. И какими бы ни были причуды, убеждения и наклонности главы клана, клан жил по законам, установленным цыганским бароном, и нарушившего эти законы ждала расправа.

Однако пришел день, когда терпение людей, которые жили в непосредственной близости от территории, облюбованной кланом цыганского барона, лопнуло. Устав от творимых цыганами безобразий, гаджо решили изгнать их со своей земли.

Англичане прискакали в табор на лошадях, они принесли с собой оружие — ружья и дубинки. На цыган напали ночью, застав их спящими в своих постелях. Женщины и дети кричали и плакали. Табор был разорен, кибитки сожжены, многих лошадей угнали гаджо.

Кев пытался сражаться с ними, чтобы защитить свой клан, витса, но его ударили по голове тяжелым прикладом ружья. Еще один гаджо воткнул ему в спину штык. Клан оставил его умирать. Один в ночи, он лежал в полубеспамятстве возле реки, слушая, как шумит темный поток, ощущая холод твердой влажной земли под собой, смутно осознавая, как кровь теплыми струйками вытекает из его тела. Он без страха ждал, пока могучее колесо перекатит его во мрак. Он не видел смысла в том, чтобы жить, и желания жить у него тоже не было.

Но как раз тогда, когда Ночь готова была уступить свой черед сестре своей по имени Утро, Кев почувствовал, как чьи-то руки подняли его и положили в маленькую скрипучую повозку. Гаджо нашли его и попросили деревенского мальчишку отвезти умирающего цыгана к нему домой.

В тот раз Кев впервые увидел над своей головой потолок, а не полог кибитки. Он разрывался между любопытством, вызванным незнакомым окружением, и гневом, рожденным от мысли, что судьба назначила ему умереть в четырех стенах, вверенным заботам гаджо. Однако Кев был слишком слаб и слишком болен, чтобы хоть пальцем пошевельнуть ради своей защиты.

Комната, какую он занимал, была не намного больше стойла для коня — в ней едва помещались кровать и кресло. Еще там были подушки и подушечки всевозможных размеров, вышивки в рамках на стенах, лампа под абажуром с бисерной бахромой. Если бы он не был так болен, сошел бы с ума в этой душной, забитой ненужным хламом маленькой комнате.

Гаджо, который привез его сюда, Хатауэй, был высоким стройным мужчиной со светлыми волосами.