Ноэлли обратила внимание на Ланшона. Она лежала под ним, чувствуя, испытывая, как мужской половой орган приспосабливается к ней и что он может сделать женщине.

В своем яростном желании завладеть прекрасным существом, распластанным под его толстым и грузным телом, Ланшон даже не заметил, что Ноэлли остается совершенно безучастной к его усилиям. Он не обращал на это никакого внимания. Ему достаточно было взглянуть на нее, чтобы распалиться до предела и почувствовать страсть, которой он не знал долгие годы. Он привык к дряблому телу своей уже постаревшей жены и изношенным прелестям марсельских проституток, но обладание такой молодой и свежей девушкой было для него подобно чуду.

Однако для Ланшона чудо только начиналось. Он предпринял вторую попытку заняться любовью. После сношения Ноэлли заговорила с ним и вскоре сказала:

— Лежи тихо.

Она стала экспериментировать на нем руками, губами и языком, каждый раз придумывая что-нибудь новое, отыскивая самые уязвимые и чувствительные места на его теле и раздражая их до тех пор, пока он не вскрикивал от удовольствия. Это походило на нажатие кнопок. Нажмешь одну — он издаст стон, нажмешь другую — он извивается в экстазе. Все так просто. Такова была школа Ноэлли, ее обучение. В то же время это было началом ее власти.

Все три дня они провели в гостинице и так и не сходили в «Пирамиду». Днем и ночью Ланшон обучал ее тому немногому, что знал о сексе. Сама же Ноэлли открыла для себя гораздо больше.

Когда они ехали обратно в Марсель, Ланшон чувствовал себя самым счастливым человеком во Франции. Ему и раньше доводилось вступать в короткую половую связь с работницами своего ателье в «отдельных кабинетах» ресторана, где помимо обеденного столика стоял еще и диван; он торговался с проститутками, старался дарить своим любовницам как можно меньше подарков и был совершенно бессовестным скупердяем по отношению к жене и детям. Однако теперь он вдруг великодушно заявил:

— Я собираюсь снять тебе квартиру. Ты умеешь готовить?

— Да, — ответила Ноэлли.

— Хорошо. Каждый день я буду приходить к тебе обедать и заниматься любовью, а два-три раза в неделю я буду у тебя ужинать.

Он положил руку ей на колено и погладил его.

— Ну как?

— Замечательно, — согласилась Ноэлли.

— Я даже стану давать тебе деньги на карманные расходы, но небольшие, — поспешил он добавить, — их хватит на то, чтобы время от времени ты могла купить себе красивые вещи. Единственная просьбе к тебе — не встречаться ни с кем, кроме меня. Теперь ты принадлежишь мне.

— Как ты захочешь, Огюст, — сказала Ноэлли.

Ланшон удовлетворительно вздохнул. Когда он снова заговорил с Ноэлли, голос его звучал мягко.

— Раньше я ни к кому так не относился. Знаешь почему?

— Нет, Огюст.

— Потому что с тобой я чувствую себя молодым. Мы с тобой чудесно заживем.

Они возвратились в Марсель поздно вечером. По дороге оба не проронили ни слова — каждый думал о своем.

— Увидимся завтра в девять в ателье, — заговорил Ланшон. Он сделал паузу. — Если утром почувствуешь себя усталой, поспи немного дольше. Приходи в полдесятого.

— Спасибо, Огюст.

Он вытащил пачку франков и протянул ей.

— Вот, возьми. Завтра во второй половине дня попробуй подыскать квартиру. Если найдешь что-нибудь подходящее, эти деньги послужат задатком, чтобы квартиру не сдали кому-то другому, а я потом подъеду и посмотрю, годится ли она.

Ноэлли бросила весьма выразительный взгляд на франки в его руке.