Зимний день выдался на диво ясным, солнце искрилось на снегу, мороз щипал щёки. Иван Палыч и Анна Львовна прогуливались по главной городской улице. Анна улыбалась, все смотрела на доктора и никак не могла насмотреться. Потом, вдруг залившись веселым смехом, сказала:

— Знаете, Иван Палыч, в том сарае, пока Гвоздиков меня стерёг, я не за себя боялась. За вас! Сильвестр, поди, вас доконать хотел, я ж поняла, к чему всё шло. А вы, смотрите-ка, целёхонький!

Артём улыбнулся, поправил шапку.

— Целёхонький, Анна Львовна, что мне сделается? А вы, значит, за меня тряслись? Ну, это я должен был за вас… — он понизил голос, шутливо, — сердце не на месте было!

Она прищурилась, глаза блеснули.

— Сердце, говорите? Ох, доктор, берегите его. А то, знаете, в Зарном девки поговаривают, что доктору пора бы… — она сделала паузу, лукаво глянула на спутника, — жену подыскать. Чтоб сердце в тепле и доброте держать!

Артём поперхнулся, щёки вспыхнули.

— Анна Львовна, вот вы как? — засмеялся он. — Ну, коли так, я подумаю… Только, чур, вы первая в списке!

Анна рассмеялась.

— Ишь, какой прыткий! У вас уже и список имеется! Обстоятельно к делу подошли!

Они миновали улицу, вышли на перекресток, на углу которого мальчишка-газетчик что вопил:

— «Вечерние ведомости»! Покупайте! «Из окопов под Пинском: наши солдаты нуждаются в зимнем обмундировании»! «Кадеты обвиняют правительство в бездействии — громкие речи Милюкова»! «Вечерние ведомости»! Покупайте! «Тело „старца“ найдено в Неве — кто стоит за убийством?»

Иван Павлович невольно замедлился, оглядываясь на мальчика.

— «Очереди в лавках Петрограда: тревожные настроения в столице». «Местные управы просят ускорить поставки муки и соли»! «Доктора испытали новое средство против тифа в действии»! «Субботина отправили на каторгу»! «Вечерние ведомости»! Покупайте! Читайте!

Тут уже и Анна Львовна остановилась.

— Слышали? Про Субботина пишут. Давайте газету возьмем?

Артём вынул гривенник, взял газету, развернул. Пришлось листать почти до самого конца. Короткая заметка сводилась к одному — Егора Матвеевича Субботина, за воровство лекарственных средств, су на днях приговорил к десяти годам каторжных работ.

Анна прочла через его плечо, улыбка сползла.

— Десять лет… — шепнула она. — Впрочем — и поделом.

Впереди, у хлебной лавки, началось какое-то оживление, загомонила толпа. Крики, возмущение, топот. Артём замер, потянув Анну в тень. У лавки десяток женщин — в платках, с усталыми лицами — штурмовали двери магазина.

— Хлеба давай! — заорала одна, размахивая кошелкой. — Детей кормить нечем, а вы, гады, муку припрятали!

Другая, моложе, в рваном пальто, швырнула ледяной булыжник в дверь. Лед разлетелся на куски.

Мужики, глядя на это как на цирк, курили, озорно подбадривали:

— Жми, бабы! Долой барыг!

Лавочник, багровый, выскочил с кочергой.

— Воровки! Что творите? Полицию кликну! Нету хлеба, говорю же! Не завезли еще. Двери-то зачем мне ломать?

Но толпа напирала, кто-то вырвал кочергу, и лавочник поспешно юркнул обратно. Из переулка вынырнули двое городовых, запели свистки.

— Разойдись!

— Господи, самый настоящий бунт… — шепнула Анна. — Иван Палыч, уведите, прошу вас, страшно!

Они свернули, прошли стороной кричащих.

Снег поскрипывал под сапогами, светило солнце и вскоре неприятный инцидент с толпой был забыт. Вновь начали обсуждать газетную новость про Субботина, плавно перешли на общие государственные дела.