А раз Кезия успела удрать, то и говорить не о чем.

    Живет себе негодная блудница в Новом Иерусалиме, не тужит и козни плетет, распуская паскудные слухи о своей бывшей послушнице, нежданно-негаданно взлетевшей столь высоко.

    И не попрешь ведь против – императорский эдикт, нынешним августом подтвержденный. А император не может быть неправ.

    Ну да это ладно, а вот все остальное…

    Вот, к примеру, мечталось Орландине разыскать их настоящих родителей – не вышло. А как теперь ей все бросить?

    Хотела матушку к себе поселить – пожила Сэйра пару недель у них, да в свой небогатый домик в слободке и вернулась.

    – Не привыкла я, дочка, к такой роскоши, уж как-нибудь доживу по-старому, – только грустно улыбнулась она, собирая скудные пожитки.

    Все острее чуяла Орландина, что в ее внешне такой благополучной жизни что-то не так.

    И теперь начинала лучше понимать тех из своих бывших товарищей-наемников, кому приваливала вдруг большая добыча на какой-нибудь из войн. Они сперва пытались остепениться да жить как все люди, прикупив лавчонку или трактир, а потом вдруг все бросали и возвращались обратно. К мелким войнам, когда подыхаешь за чужие деньги, к жизни на бивуаках под свист стрел да к ранней смерти – обычной для солдата.

    Как-то она пожаловалась на свою непонятную тоску Смолле Смоленой. Та почему-то разозлилась и обозвала ее дурой набитой, а потом выразилась вообще нецензурно, в том смысле, что Стиру надо бы каждый год делать ей по ребенку. Тогда, мол, на глупые мысли времени не останется.

    Орландина подошла к зеркалу – роскошному, стеклянному, какие только недавно научились отливать в Лютеции – первом в Империи городе по части всяких модных штучек.

    Критически передернула плечами.

    И без зеркала знает – лишних фунтов десять нагуляла.

    От такой жизни растолстеешь.

    Присев на край ложа, задумалась.

    Да, определенно с ее жизнью что-то пошло не так.

    А как шикарно все начиналось!

    Весь первый месяц к ней в дом являлись уважаемые горожане.

    Иногда с поздравлениями, иногда – с извинениями.

    От местной тайной полиции, от купеческих корпораций, от магистрата и квартальных старейшин. Все поздравляли с победой, выражали преувеличенную гордость, что их землячка раскрыла злодейский заговор нечестивого Мерланиуса и помогла державе обрести наследника.

    Круг центурионов родного легиона подарил ей золотой меч – знак высшего отличия для вольных воинов.

    Даже от пресловутого Драко пришел человек – скромно одетый мозгляк в фальшивых драгоценностях – и сообщил, что доминус Клавдий Пизон и возглавляемые им «ночные работники» Сераписа к уважаемой Орландине никаких претензий не имеют. Ежели же у нее самой имеются какие-либо обиды, то прощеньица просим и всячески готовы возместить моральный ущерб.

    Последним пожаловал посланец Аргантония – этого жалкого тартесского царька.

    Толстый расфуфыренный вельможа с выкрашенной по древней моде в синий цвет бородой, он все рассыпался в извинениях, благодарил за спасение любимого племянника государя. И даже заявил, что помнит Орландину, когда та поднималась на стены. Под конец от имени Аргантония подарил шкатулку с драгоценностями да еще триста золотых солидов (четыреста пятьдесят имперских ауреусов!) в качестве компенсации за незаконный призыв в тартесское ополчение.