Крах всей системы стран Варшавского Договора начался с Польши. Как только советское руководство разрешило Ярузельскому провести в Польше действительно демократические выборы, вопрос был решен окончательно и бесповоротно. Может, даже раньше. Он был решен еще в начале восемьдесят девятого, когда Горбачев пошел на первые относительно демократические выборы в СССР и разрешил трансляцию со съезда Советов на весь мир. И мир дрогнул, понимая, что в Советском Союзе происходят действительно небывалые перемены.

Летом восемьдесят девятого мир увидел и второй путь развития социализма. На центральной площади Пекина были безжалостно расстреляны китайские студенты, осмелившиеся заявить о приоритете демократических прав и свобод в несвободном обществе. Горбачев сделал выводы из этого расстрела.

Состоявшиеся в Польше демократические выборы принесли, как и ожидалось, победу «Солидарности», и в социалистической Европе возникло первое несоциалистическое правительство Мазовецкого.

Потом была «бархатная» революция в Чехословакии, где интеллектуал Гавел возглавил движение двух соседних народов — чехов и словаков — к долгожданному обретению свободы. Наконец, осенью этого года пала берлинская стена — символ разделения Европы, и буквально сразу, почти через месяц, был расстрелян еще один отживший «динозавр» старой когорты руководителей — Николае Чаушеску. Дольше всех продержался Тодор Живков, но и тому пришлось пройти через горькое разочарование от предательства своих сторонников, измены друзей, публичное унижение, домашний арест и суд, выяснивший внезапно, что за всю свою долгую карьеру и почти сорокалетнее правление страной Живков был виноват в «не правильной раздаче служебных квартир и выдаче материальных пособий чиновникам из партаппарата». Поистине приходится удивляться человеческой породе. Не найдя ничего другого, «демократический суд» осудил человека на основании вздорных обвинений, человека, объективно так много сделавшего для своей страны и жившего по другим законам, в другой системе координат.

И много ли вообще абсолютных диктаторов в истории, которые после четырех десятилетий абсолютного правления могут быть обвинены лишь в подобных нарушениях? «Воистину, история — бесстыдная девка», — думал Тернер, сидя в машине, направляющейся к зданию американского посольства. Он не принимал непонятной для любого нормального американца социалистической системы с ее столь же непонятными моральными ценностями. Но как объективный человек видел, что поднявшаяся волна антикоммунизма в Восточной Европе часто не имела ничего общего с подлинно демократическими устремлениями немногих настоящих демократов.

Просто на смену одним коммунистам, лишенным должной гибкости и понимания момента, приходили другие — более беспринципные и ловкие. Или коммунистические догмы менялись на антикоммунистические, и они были одинаково беспощадны к инакомыслящим и колеблющимся.

В посольстве их уже ждали. Из-за сложного положения в городе гостей разместили прямо на квартире одного из дипломатов, находившейся недалеко от посольства. По просьбе Тернера к ним прикрепили автомобиль без водителя. Его спутник Томас Райт неоднократно бывал в Болгарии и мог вполне обходиться без сопровождения американских дипломатов. С огненно-рыжей шевелюрой Томас был похож скорее на немца или чеха, чем на типичного американца. На лице у него были даже веснушки, и в сочетании с курносым носом и крупными глазами это придавало ему какое-то удивленное и одновременно почти детское выражение. Но оно было обманчивым. Томас Райт был не просто прекрасным офицером ЦРУ, владевшим несколькими восточнославянскими языками, он уже успел отличиться в Чехии и Болгарии в прежние годы и имел неплохой опыт для работы в паре с таким профессионалом, как Ульям Тернер. Они даже не взяли с собой местного резидента ЦРУ, который в это время отдыхал в Италии.

Первый визит уже на следующий день американцы нанесли в институт, где учился Кемаль Аслан.