— Ну да, ну да. Вы, товарищ бывший старший кладовщик, помнится, всегда любили жить с комфортом.

— Я вас не понимаю. А при чем здесь бывший старший?

— Ну хотя бы при том, что, не случись война, мы бы вас, товарищ Самарин, посадили прочно и надолго. Ладно, то, как говорится, дела давно минувших дней. Рассказывайте дальше.

— К-хм… В общем, выехали мы. Прошло, по моим подсчетам, около часа, как вдруг, невесть откуда, появились фашистские самолеты и принялись расстреливать нашу колонну. В которой было, если не ошибаюсь, шесть бортовых полуторок…

Самолеты летели на бреющем. Один из них кружился над колонной так низко, что при желании можно было рассмотреть лицо летчика, его зловещий и одновременно торжествующий оскал, с которым он сбрасывал бомбы и расстреливал в упор из пулемета бросившихся врассыпную людей. Пули свистели, цокая по металлу кабин и насквозь прошивая доски бортов. Одна из бомб ударила прямо перед головной машиной, и та, не успев затормозить, въехала в полынью. По счастью, ушла под воду не сразу, а лишь через несколько секунд. За которые двое расторопных бойцов успели выбросить» из кузова нескольких детей…

— Началась неразбериха, суета, подлинная паника. Я бросился к Люсе и к девочке. Помог им выбраться из кузова на землю, вернее, на лед, и стал уводить подальше от грузовика. Надеясь, что самолеты нацелились, в первую очередь, на машины…

Их полуторка шла в колонне четвертой. Едва водитель остановил машину, Самарин в паническом страхе перемахнул через борт и сломя голову бросился прочь. Людмила подхватила на руки испуганную Оленьку, спрыгнула с нею на снег и неловко упала, подвернув ногу. Нашла силы подняться. Прятаться было негде — кругом простиралась сплошная ледяная, местами уже обагренная кровью равнина. Заметно прихрамывая, женщина понесла девочку просто подальше от грузовика, проваливаясь в снег едва не по колено.

Тем временем очередное звено самолетов приблизилось к колонне, и снова зачастили-застрекотали пулеметы. И тогда Людмила в отчаянии бросила Оленьку перед собой на снег, а сама упала сверху, закрывая детское тельце своим телом. Она успела — уже в следующую секунду пулеметная очередь, выбивая маленькие фонтанчики крови, прошила спину Людмилы.

Люся Самарина сделала все, что смогла, и даже более того — не сумев спасти жизнь дочери собственной, она подарила жизнь дочери своей подруги.

— Казалось, этот кошмар никогда не закончится. Наконец, они улетели, и я увидел лежащую рядом с собой Люсю. Мертвую. Я… Вы… вы даже представить себе не можете, Владимир Николаевич, что я испытал в ту ужасную минуту.

— Отчего же? Могу. Представить.

— Но, слава богу, хоть девочка осталась жива.

— То есть Ольгу не задело? Даже не ранило?

— Нет, обошлось. Вот только с нею случилось что-то навроде шока — она перестала говорить. Представляете? То всю дорогу щебетала, несла какие-то детские глупости. И вдруг — как отрезало. Верите-нет? Я думал, у меня сердце разорвется, на нее глядючи.

Посчитав свою задачу выполненной, вражеские самолеты улетели, сопровождаемые запоздалым ответным огнем наших зениток.

Из шести вышедших на маршрут грузовиков на ходу остались только два. Старший колонны принял решение собрать в них детей, женщин с грудными младенцами и раненых и как можно скорее отправить их на Большую землю. Остальным предстояло остаться в ожидании прибытия нового транспорта. И пока мужчины пробивали в снежной целине объезд полыньи, в которой затонула головная полуторка, началась погрузка, сопровождаемая истошным детским плачем и женскими причитаниями.

Самарину совсем не климатило несколько часов проторчать на морозе.