— Да как вам не стыдно! — негодующе вспыхнула военврач. — А еще ленинградец!

— Извините, — пряча и глаза, и цепочку забормотал Самарин. — Это… Это какое-то помешательство на меня нашло. Понимаете, я ради дочки… Я жене перед смертью слово дал, что довезу ее, спасу.

Военврач Потапова присела перед девочкой и ласково пожала детскую ладошку:

— Как тебя зовут, малышка?

Ольга с молчаливой, болезненной отрешенностью посмотрела на женщину, и, казалось бы, безнадежно израненное, давно огрубевшее сердце военврача переполнилось жалостью.

— Её зовут Лёля, — услужливо подсказал Самарин.

— Лёлечка, солнышко… Да, у девочки определенно шок.

Начальник эшелона выпрямилась, вздохнув, достала из планшетки клочок бумаги и огрызок карандаша, черканула несколько строк:

— Вот, с этой запиской проходите в первый вагон, там у нас чуть посвободнее, в основном неходячие. Удобств, разумеется, не обещаю, но до Молотова доберетесь. Как быстро, сказать не могу. В идеале дней через пять-шесть.

— Товарищ Потапова! Вы!.. Как хоть зовут-то вас, спасительница? Я за вас Богу молиться стану!

— Не стоит тратить время на такую ерунду. Если Бог в самом деле существует и допустил всё это, тогда я, скорее, обращусь к дьяволу. Лишь бы тот поскорее прибрал к себе Гитлера и всю его… — Военврач грязно выругалась. — Поторопитесь, товарищ Самарин, скоро отправляемся. До свидания, Лёлечка, поправляйся скорее…

— Казалось, уж теперь-то все самое страшное позади. Но, когда через двое суток мы остановились в Галиче, нас поджидало новое несчастье.

— Вас обоих? Или все-таки одну только Ольгу?

— Ах, не передергивайте, Владимир Николаевич. Тем более мне и без того непросто заново переживать события того рокового дня. Так я продолжу?

— Сделайте одолжение.

— Я строго-настрого приказал девочке не выходить из вагона, а сам пошел на станцию.

— Зачем?

— У нас заканчивались последние продукты, и я решил попробовать выменять у местных что-нибудь из съестного.

После долгих, мучительных колебаний, взвесив все возможные риски и последствия, Самарин, наконец, решился.

— Слышь, браток! — обратился он к лежащему на полке напротив безногому танкисту. — Мы, пожалуй, сходим с дочкой, прогуляемся. Надо бы ей свежего воздуха глотнуть.

— Завидую белой завистью. Только далеко не отходите. Я слышал, народ гутарил, что здесь недолго стоять будем.

— Пойдем, Лёля. Погуляем немножко, — потянул девочку за рукав Самарин.

Ольга послушно и молча поднялась, за эти два дня она так и не произнесла ни единого слова.

— Слышь, а чумодан-то тебе на кой? — удивился-хохотнул танкист. — Думаешь, свистнут? Не боись: тут у нас, в вагоне, такой народ подобрался, что далеко не унесут. И рады бы… — танкист резко посмурнел, — и рады бы, да не в чем. Уносить. И не на чем.

— Это я так, на всякий случай. Может, удастся у местных что-то из барахла на еду обменять, — нашелся с ответом Самарин…

Народу в станционном здании было столько, что яблоку негде упасть. (Иное дело — откуда бы здесь ему взяться, яблоку? В этом жутком и лютом феврале 1942-го?)

Евгений Константинович с трудом сыскал Ольге местечко на широком подоконнике и контрольно огляделся по сторонам: нет ли кого поблизости из их вагона?

— Посиди здесь, я скоро приду.