— Товарищ начальник! Я… я не могу отправить дочку одну. У нее шок, и она, кажется, тоже ранена. Ее надо срочно к врачу.

— А почему вы, а не?.. Где ваша жена?

— Она погибла.

— Сочувствую.

— Так как же, товарищ начальник? Очень уж плоха девочка наша.

— Ну хорошо. В порядке исключения, раз уж и девочка тоже… Грузитесь. Э-э! Да бросьте вы уже свое барахло! Тут людей сажать некуда, а он!..

Самарин покорно поставил чемоданы на снег и подсадил Оленьку к борту, где ее приняли дети постарше. Дождавшись, когда начальник колонны отвернется, он ловко забросил в кузов один из чемоданов (самый ценный, с продуктами и с тщательно спрятанной Юркиной «платой за проезд») и шустро, что та обезьяна, вскарабкался следом.

— Алексеич! — через пару минут крикнул водителю старший колонны. — Всё! Полны коробочки! Трогай!

Две полуторки, провожаемые тревожными взглядами остающихся взрослых, отправились в путь, осторожно огибая место гибели головной машины.

— Ленинградцы! Приказываю отставить сырость! Через три-четыре часа машины вернутся и доставят вас к вашим чадам. А пока — разбирайте борты, станем костры разводить. Иначе доставлять некого будет. Замерзнем на хрен!

— По прибытии оказалось, что перебраться на другой берег Ладоги — это даже еще не полдела, а четверть. Почти двое суток мы провели на станции. Холод, жрать нечего. Поезда, которые в тыл, сплошь санитарные, гражданское население не сажают. Но я чувствовал ответственность за судьбу больного ребенка. И когда на станцию прибыл очередной эшелон, решил снова попытать счастья.

Перешагивая через железнодорожные пути, Самарин шел к санитарному поезду, волоча за руку Ольгу. Малышка не поспевала за взрослым: хоть и старательно шаркала-семенила ножками, но постоянно спотыкалась, раздражая Самарина и этим, в частности, и самим фактом своего существования, в целом. Еще бы! В одночасье сделаться вдовцом с чужим ребенком-хомутом на шее, положеньице — хуже не придумаешь.

Левая рука Евгения Константиновича крепко сжимала ручку чемодана, с которым он не расставался ни на минуту…

— Стой! Гражданским лицам не положено! Эшелон санитарный.

— Товарищ боец! Вы нам не подскажете: в каком вагоне начальник эшелона?

— Товарищ Потапова?

— Да-да, именно.

— А вам она зачем?

— Нас к ней направил. Начальник станции, — соврал Самарин.

— Ну, если направил, тогда третий вагон с головы.

— Огромное вам спасибо. Идем, Лёлечка…

— Начальником поезда оказалась тетка лютая. Эдакая баба с яйцами. Вам наверняка знаком, Владимир Николаевич, подобный типаж?

— Знаком.

— У такой даже снега зимой не допросишься. Так что в процессе нашего непростого общения я несколько раз менял тактику: сначала требовал, взывал к совести и к клятве Гиппократа, затем унижался, практически бухался наземь и ползал перед ней на коленях. И в конечном итоге уломал…

— Товарищ Потапова! Но вы же врач! Вы же понимаете, что сейчас творится с дочкой! На ее глазах погибла мать, она сама чудом осталась жива. Посмотрите — у нее же дистрофия! Если бы вы только знали, какой ад творится в Ленинграде…

— Я знаю. И очень хорошо вас понимаю. Но, голубчик, у меня тяжелых раненых некуда девать. Уже не говорю за условно легкие случаи.

— Я… я отплачу. Честное слово, — озираясь по сторонам, Самарин сунул руку за пазуху и вытащил золотую цепочку с кулоном.