— Э-э-э… ленинградец… Ты чего?! Не балуй! Слышь? — по достоинству оценил серьезность амбал, отступая на шаг и примиряюще поднимая руки.

— Ирина! — не поворачивая головы, озвучил-скомандовал Барон, развивая линию блефа. — Беги в камыши! Быстро!.. Еще дальше. Еще… А теперь ляг на землю лицом вниз и накрой голову руками. Хорошо. Молодец… Так, теперь с вами…

— Все, мужик! Все! Потолкались маленько и буде.

— Алё, местный! Ты ничего не попутал? Ты где тут мужика увидал? Мужики, они в поле пашут!

— Извини, я не подумав шлепнул. Все, му… ленинградец. Мы уходим. Ты только того, ты не нервничай… Слышь?!

— Животное свое не забудьте! — Барон кивком головы указал на продолжающего кататься по траве, скулящего от боли Дроныча.

— Пичуга! Твою мать, ты где?

— Я здесь, — тревожно пискнул несостоявшийся обладатель нового лапсердачка, умудрившийся при виде гранаты на карачках отползти на вполне приличное расстояние.

— Помоги Дронычу встать — и валим отсюда.

— Он, по ходу, того. Руку сломал.

— Жалко, что не шею, — зло процедил Барон.

Пичуга поставил на ноги воющего подельника и, обхватив его правой рукой за пояс, повел в ночь. Продолжая держать руки вытянутыми, амбал осторожно попятился за ними спиной вперед, словно прикрывая отход с поля боя раненого командира, влекомого санитаром.

— Стоять!

Амбал покорно притормозил.

— И запомните: женщину эту отныне — за два квартала стороной! Кто у вас в городе центровой?

— Непоседа.

— Вот передайте своему Непоседе, что Барон из Питера настоятельно просил уважить и в просьбе своей не отказать. Заглотил?

— Да.

— Тогда всё, исчезни из моей жизни.

«Ай да Боря! Ай да сукин сын! Небось тискаешь сейчас на сеновале свою тугоухую Гальку и ведать не ведаешь, что подарочек твой мне только что жизнь спас. И мне, и Ирине. Ей-богу, может, пойти завтра на почтамт и отстучать благодарственную телеграмму? Какой он там адрес называл? Ярославская область, Семибратовский район, колхоз «Красный маяк»?»

От этих странных, вступающих в абсолютный диссонанс с произошедшим мыслей Барон расплылся в непроизвольной улыбке. Именно таким, улыбающимся, его и застала подбежавшая, белее луны и мела, Ирина.

— О, господи!..

— Ириша! Как ты?

— Я в порядке. А вот у тебя все лицо в крови. И рубашка в двух местах порвана.

— Ерунда! Дело наживное: и лицо, и рубашка.

— Кто эти люди? Чего они от тебя хотели?

— А хр… э-э-э… Понятия не имею. Днем, недалеко от вашего музея, случайно языками зацепились. Интересно, откуда они здесь-то, такие расписные, нарисовались?

— Идем, — Ирина решительно потянула его за рукав.

— Куда?

— Ко мне. Здесь недалеко. Будем возвращать тебя в божеский вид.

Увидев, что Барон колеблется, она сердито стукнула его кулачком по спине:

— Да идем же!

— А удобно ли?

— А перед кем неудобно? Не бойся, я же говорила, что одна живу. И вообще, это, скорее, мне бояться надо.

— Чего бояться?

— Вон как ты с ними расправился. У вас в Ленинграде что, так принято? Всем поголовно с боевыми гранатами ходить?

— Не всем, только через одного, — улыбнулся Барон. — А меня, Ириша, не опасайся. Я вообще-то человек мирный. Просто немного за тебя переволновался.