|
– Ему давно уже полагалось умереть. Его губы слабо дернулись. Не знаю как, но мне удалось разобрать то, что он пытался сказать: – Лучше б так оно и было. – Черта с два лучше! – сказал я ему. Я чувствовал себя смертельно усталым. – Сделаю тебе больно, – прошептал он. – Может, убью тебя. Как Жюстину. Брат. Не хочу этого. Я уставился на него. Он не знал. – Томас, – сказал я. – Жюстина жива. Это она сказала нам, где ты находишься. Она все еще жива, болван ты этакий! Глаза его расширились, по коже волной прокатилось серебристое сияние. Мгновение спустя он хрипло вздохнул и закашлялся. Вид он имел, правда, все еще жуткий: ввалившиеся глаза и все такое. – Ч-что? Она… что? – Спокойнее, спокойнее, а то тебя сейчас вырвет или еще что, – сказал я, придерживая его. – Она жива. Не то… не то чтобы здорова, но не умерла. Ты ее не убил. Томас несколько раз моргнул, а потом потерял сознание. Он лежал, еле дыша, а на щеках его блестели светящиеся серебряные слезы. С моим братом все будет в порядке. Потом я вспомнил одну вещь и сел. – Ох, блин, – сказал я. – Что? – слабым голосом спросила Мёрфи. Я тупо смотрел в ночное небо, пытаясь вычислить время. – Когда там, в Швейцарии, начинается вторник? ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ Я проснулся на следующее утро. Говоря конкретнее, я проснулся на следующее утро, когда осыпался последний из Эбинизеровых камней, и моя рука начала напоминать мне, что ее словно окунули в расплавленный свинец. В сравнении с другими днями моей жизни это никак нельзя назвать самым удачным утром. С другой стороны, бывало и хуже. Мне полагалось бы поведать вам, как стойко и мужественно, со свойственной чародеям выносливостью я терпел боль. По правде говоря, единственной причиной, по которой я не орал как резаный, было то, что у меня просто не осталось на это сил. Я прижал руку – все еще в грязных бинтах – к груди и попытался вспомнить, как пройти к холодильнику. Или к разделочной доске, одно из двух. – Ну-ну, – послышался голос, и надо мной склонился Томас. Вид у него был помятый, но стильный. Вот ублюдок. – Извини, Гарри, – сказал он. – Мне пришлось побегать, пока я нашел что-нибудь от боли. Я и сам очнулся всего пару часов назад. – Он поправил мне одеяло. – Ты лежи пока. Думай о чем-нибудь таком… о пентаграммах, что ли? Сейчас воды принесу. Минуту спустя он принес мне стакан воды и пару голубых таблеток. – Вот. Прими и подожди минут десять. И думать забудешь о боли. Я решил, что это он меня просто ободряет, но он оказался прав. Десять минут спустя я лежал в кровати и думал, что мне стоило бы украсить чем-нибудь потолок. Чем-нибудь пушистым и мягким. Я встал, натянул свои темные камуфляжные штаны и, пошатываясь, вышел в гостиную тире кухню тире прихожую тире берлогу. Томас возился на кухне, напевая что-то себе под нос. Вполне мелодично. Я решил, что в музыкальном отношении гены у нас разные. Я уселся на диван и принялся смотреть, как он мечется по кухне – если можно метаться по помещению, в котором от стены до стены и двух шагов нет. Он готовил яичницу с ветчиной на моей дровяной плите. В готовке на настоящем, живом огне он не разбирался ни хрена, так что ветчина подгорела, а желтки растеклись, но, похоже, он получал от процесса неподдельное удовольствие, а пережаренные, недожаренные и просто не понравившиеся ему по какой-то причине куски скидывал на пол у плиты. Кот со щенком, разумеется, тусовались там же; Мистер подъедал то, на что положил глаз, а щенок старательно подбирал все, что счел недостойным своей царственной особы Мистер. |
