|
Случайно наткнулась она на часовню в поле, подняла голову, взглянула на образ – и новый ужас, больше прежнего, широко выглянул из ее глаз. Ее отшатнуло в сторону. Она, как раненый зверь, упала на одно колено, тяжело приподнялась и ускоренными шагами, падая опять и вставая, пронеслась мимо, закрыв лицо шалью от образа Спасителя, и простонала: «Мой грех!» Люди были в ужасе. Василиса с Яковом почти не выходили из церкви, стоя на коленях. Первая обещалась сходить пешком к киевским чудотворцам, если барыня оправится, а Яков – поставить толстую с позолотой свечу к местной иконе. Прочие люди все прятались по углам и глядели из щелей, как барыня, точно помешанная, бродила по полю и по лесу. Даже Марина, и та ошалела и ходила, как одичалая. Только Егорка пробовал хихикать и затрогивал горничных, но они гнали его прочь, а Василиса назвала его «супостатом». Другой день бабушка не принимала никакой пищи. Райский пробовал выйти к ней навстречу, остановить ее и заговорить с ней, она махнула ему повелительно рукой, чтоб шел прочь. Наконец он взял кружку молока и решительно подступил к ней, взяв ее за руку. Она поглядела на него, как будто не узнала, поглядела на кружку, машинально взяла ее дрожащей рукой из рук его и с жадностью выпила молоко до последней капли, глотая медленными, большими глотками. – Бабушка, пойдемте домой, – не мучайте себя и нас! – умолял он, – вы убьете себя. Она махнула ему рукой. – Бог посетил, не сама хожу. Его сила носит – надо выносить до конца. Упаду – подберите меня… – Мой грех! – шепнула потом и пошла дальше. Сделав шагов десять, она обернулась к нему. Он подбежал к ней. – Если не вынесу… умру… – заговорила она и сделала ему знак, чтоб он наклонил голову. Он стал на колени перед ней. Она прижала его голову к своей груди, крепко поцеловала ее и положила на нее руку. – Прими мое благословение, – сказала она, – и передай им… Марфеньке и… ей, – бедной моей Вере… слышишь, и ей!.. – Бабушка! – говорил он, заливаясь слезами и целуя у ней руку. Она вырвала руку и пошла дальше, блуждать в кустах, по берегу, по полю. «У верующей души есть свое царство! – думал Райский, глядя ей вслед и утирая слезы, – только она умеет так страдать за все, что любит, и так любить и так искупать свои и чужие заблуждения!» Вера была не в лучшем положении. Райский поспешил передать ей разговор с бабушкой, – и когда, на другой день, она, бледная, измученная, утром рано послала за ним и спросила: «Что бабушка?» – он, вместо ответа, указал ей на Татьяну Марковну, как она шла по саду и по аллеям в поле. Вера бросилась к окнам и жадно вглядывалась в это странствие бабушки с ношей «беды». Она успела мельком уловить выражение на ее лице и упала в ужасе сама на пол, потом встала, бегая от окна к окну, складывая вместе руки и простирая их, как в мольбе, вслед бабушке. Она сама ходила, как дикая, по большим, запущенным залам старого дома, отворяя и затворяя за собой двери, бросаясь на старинные канапе, наталкиваясь на мебель. Она рвалась к бабушке и останавливалась в ужасе; показаться ей на глаза, значило, может быть, убить ее. Настала настоящая казнь Веры. Она теперь только почувствовала, как глубоко вонзился нож и в ее, и в чужую, но близкую ей жизнь, видя, как страдает за нее эта трагическая старуха, недавно еще счастливая, а теперь оборванная, желтая, изможденная, мучающаяся за чужое преступление чужою казнью. – Она за что? Она – святая! А я!.. – терзалась она. Райский принес ей благословение Татьяны Марковны. Вера бросилась ему на шею и долго рыдала. К вечеру второго дня нашли Веру, сидящую на полу, в углу большой залы, полуодетую. |
