|
Берегитесь, кузина, мой долг оберечь вас! Я вам родственник! Все это он говорил чуть не с пеной у рта. – Никто ничего подобного не заметил за ним! – с возрастающим изумлением говорила она, – и если папа и mes tantes принимают его… – Папа и mes tantes! – с пренебрежением повторил он, – много знают они: послушайте их! – Кого же слушать: вас? – Она улыбнулась. – Да, кузина, и я вам говорю: остерегайтесь! Это опасные выходцы: может быть, под этой интересной бледностью, мягкими кошачьими манерами кроется бесстыдство, алчность и бог знает что! Он компрометирует вас… – Но он везде принят, он очень скромен, деликатен, прекрасно воспитан… – Все это вы видите в своем воображении, кузина,поверьте! – Но вы его не знаете, cousin! – возражала она с полуулыбкой, начиная наслаждаться его внезапной раздражительностью. – Довольно мне одной минуты было, чтоб разглядеть, что это один из тех chevaliers industrie , которые сотнями бегут с голода из Италии, чтобы поживиться. – Он артист, – защищала она, – и если он не на сцене, так лютому, что он граф и богат… c'est un homme distingue . – А! вы защищаете его – поздравляю! Так вот на кого упали лучи с высоты Олимпа! Кузина! кузина! на ком вы удостоили остановить взоры! Опомнитесь, ради бога! Вам ли, с вашими высокими понятиями, снизойти до какого-то безвестного выходца, может быть самозванца-графа… Она уже окончательно развеселилась и, казалось, забыла свой страх и осторожность. – А Ельнин? – вдруг спросила она. – Что Ельнин? – спросил и он, внезапно остановленный ею. – Ельнин – Ельнин… – замялся он, – это детская шалость, институтское обожание. А здесь страсть, горячая, опасная! – Что же: вы бредили страстью для меня – ну, вот я страстно влюблена, – смеялась она. – Разве мне не все равно идти туда (она показала на улицу), что с Ельниным, что с графом? Ведь там я должна «увидеть счастье, упиться им»! Райский стиснул зубы, сел на кресло и злобно молчал. Она продолжала наслаждаться его положением. – Уф! – говорил он, мучаясь, волнуясь, не оттого, что его поймали и уличили в противоречии самому себе, не оттого, что у него ускользала красавица Софья, а от подозрения только, что счастье быть любимым выпало другому. Не будь другого, он бы покойно покорился своей судьбе. А она смотрела на него с торжеством, так ясно, покойно. Она была права, а он запутался. – Что же, cousin, чему я должна верить: им ли? – она указала на предков, – или, бросив все, не слушая никого, вмешаться в толпу и жить «новою жизнью»? – И тут вы остались верны себе! – возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, – завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! – судорожно засмеялся он. – А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был. не граф? Делайте, как хотите! – с досадой махнул он рукой.Ведь… «что мне за дело?» – возразил он ее словами. – Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да? Он принужденно засмеялся. – Что ж, прекрасно! Италия, небо, солнце и любовь… – говорил он, качая, в волнении, ногой. – Да, помните, в вашей программе было и это, – заметила она, – вы посылали меня в чужие края, даже в чухонскую деревню, и там, «наедине с природой»… По вашим словам, я должна быть теперь счастлива? – дразнила она его. – Ах, cousin! – прибавила она и засмеялась, потом вдруг сдержала смех. Он исподлобья смотрел на нее. |
