Если чащей к обрыву уйти – ничего

         не случилось…

         Море спит, – переливы лучей на сквозном

         корабле.

         Может быть, наше черное горе нам только

         приснилось?

         Даль молчит. Облака в голубеющей мгле…

    1922

    K?lpinsee

«Грубый грохот северного моря…»

         Грубый грохот северного моря.

         Грязным дымом стынут облака.

         Черный лес, крутой обрыв узоря,

         Окаймил пустынный борт песка.

         Скучный плеск, пронизанный шипеньем,

         Монотонно точит тишину.

         Разбивая пенный вал на звенья,

         Насыпь душит мутную волну…

         На рыбачьем стареньком сарае

         Камышинка жалобно пищит,

         И купальня дальняя на сваях

         Австралийской хижиной торчит.

         Но сквозь муть маяк вдруг брызнул светом,

         Словно глаз из-под свинцовых век:

         Над отчаяньем, над бездной в мире этом

         Бодрствует бессонный человек.

    1922

    K?lpinsee

«Тех, кто страдает гордо и угрюмо…»

         Тех, кто страдает гордо и угрюмо,

         Не видим мы на наших площадях:

         Задавлены случайною работой,

         Таятся по мансардам и молчат…

         Не спекулируют, не пишут манифестов,

         Не прокурорствуют с партийной высоты,

         И из своей больной любви к России

         Не делают профессии лихой…

         Их мало? Что ж… Но только ими рдеют

         Последние огни родной мечты.

         Я узнаю их на спектаклях русских

         И у витрин с рядами русских книг —

         По строгому, холодному обличью,

         По сдержанной печали жутких глаз…

         В Америке, в Каире иль в Берлине

         Они одни и те же: боль и стыд.