Поручик Пирогов с успехом служит в Ялте

         И сам сапожников по праздникам сечет,

         Чуб стал союзником и об еврейском гвалте

         С большою эрудицией поет.

         Жан Хлестаков работает в «России»,

         Затем – в «Осведомительном бюро»,

         Где чувствует себя совсем в родной стихии:

         Разжился, раздобрел, – вот борзое перо!..

         Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки.

         Попавши в плен к писателям modernes[2 - Модернистам (фр.). – Ред.],

         Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки,

         Истасканные блудом мелких скверн…

         Ах, милый Николай Васильич Гоголь!

         Как хорошо, что ты не можешь встать…

         Но мы живем! Боюсь – не слишком много ль

         Нам надо слышать, видеть и молчать?

         И в праздних твой, в твой праздник благородный,

         С глубокой горечью хочу тебе сказать:

         «Ты был для нас источник многоводный,

         И мы к тебе пришли теперь опять, —

         Но «смех сквозь слезы» радостью усталой

         Не зазвенит твоим струнам в ответ…

         Увы, увы… Слез более не стало,

         И смеха нет».

    1909

Стилизованный осел

         Голова моя – темный фонарь с перебитыми

         стеклами,

         С четырех сторон открытый враждебным ветрам.

         По ночам я шатаюсь с распутными пьяными

         Феклами,

         По утрам я хожу к докторам.

         Тарарам.

         Я волдырь на сиденье прекрасной российской

         словесности,

         Разрази меня гром на четыреста восемь частей!

         Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирной

         известности,

         И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.

         Я люблю апельсины и всё, что случайно рифмуется,

         У меня темперамент макаки и нервы как сталь.