Суши из рязанского стали хитом гастрономии во всём мире. Япония прошлым летом буквально сошла с ума поголовно. Дошло до аккредитации в Киеве при посольстве специального государственного представителя по неофициальным закупкам «чернобыльского гриба», и это даже прокатило.

Мякоть рязанского была не подвержена гниению и хранилась в любых условиях без ограничений. Витамины квантум сатис. Здоровая калорийность. Запах, консистенция. И вкус!.. В общем — трюфель, да и только, а не сморчок какой наш рязанский оказался. Цена туши впрямую зависела от степени её, туши, повреждений. Именно вкус был «шлейфом» рязанского, и второй раз в истории — «шлейфом» без срока годности… Дневная глазурь тоже ценилась — как крокодиловая кожа, только в тысячу раз дороже…

(Стоит упомянуть следующее. Восторг разделили не все. Опять же Доктор записал и обнародовал особое мнение. В своём очередном сетевом обзоре он обратил внимание мира, что сохранение вынесенным из Зоны артефактом аномальных свойств перестаёт быть уникальным, как и в случае с трансмутированными материалами из Карьера. «Это может быть вторым звоночком к чему-то важному», — сказал Доктор с применением капслока. Человечеству следует внимательней присмотреться, человечеству следует оставаться начеку. И всякое такое.

Впрочем, вкусовые качества рязанского не отрицал и Доктор, известный лакомка.)

Как бы то ни было, опаснейший мерзкий гад оказался дорогим, чуть ли не драгоценным и уж точно хитовым ништяком, добыча коего, что немаловажно, профсоюзом не лицензировалась. Пока. Забот у профсоюза и с Карьером хватало.

К чему тут всё это? А вот к чему. Сей гад-артефакт встретил охотничью группу Тополя на выходе из «райской радуги». Так что настоящий писатель рассказывал бы про рязанского ещё полчаса.

В Зоне всегда ждёшь неприятностей в виде столкновения с кем или с чем угодно, но посреди светлого дня — только не с агрессивным рязанским. Ни разум Тополя, ни его безумие не были готовы к этому. Ну посудите же, люди добрые, леди и джентльмены! Одиннадцать часов утра. Одиннадцать градусов мороза. На вершине спящего рязанского в этих условиях можно фотографироваться, хороводы вокруг него водить, с отбойным молотком добывать деликатесную плоть. Если молоток захватил с компрессором и победитовые долота в нужном количестве.

Внутри «радуги», как глаза ни защищай, жмурься хоть под светофильтром, хоть под мраморной плитой, — вспышки и взрывы остро светящихся снежинок. Так что на финише всегда приходится постоять, пока не развиднеется. Естественно, что, услышав бешеную стрельбу, Тополь цели не увидел. Вслепую среагировал — прыгнул в сторону, направо, упал, покатился, молясь, чтобы край «радуги» не подмок и чтобы в гитику приблудную сослепу не вкатиться. Катясь, крикнул, едва не прикусив язык, «волшебное слово», активирующее интеллект шлема, а Боягуз уже как бы сам собою искал цель в направлении от «Калашниковых». Радужные пятна редели и рассеивались, и Тополь наконец увидел в проталинах на сетчатке врага и, осознавая, в какой навоз угодили, истратил немалую толику впитывающего ресурса памперса.

Рязанский-взросляк даже, пожалуй, ещё мощный Русенбум, стоял в формации «пуля для калаша» и, раскачивая острой макушкой, «бил поклоны». То есть кранты. До рязанского было буквально пятнадцать метров. Клубин и Фуха жарили в унисон длинными очередями. — Пока живы оба. — Огонь заведомо «грел улицу»: снег вокруг рязанского смёрзся в лёд, пули плющило о воздух, как о броню.