— Десять лет? И с тех пор ничего не изменилось?

— Хм. Кое-что не меняется и за сто лет. И никогда.

— Что же, например?

— Чувство благодарности.

Иппон.

Комбата заткнуло. Владислав так и не дождался продолжения, чуть-чуть повернулся к сестре и попросил:

— Влада, передай письмо Владимиру Сергеевичу, пожалуйста.

— Одну секунду, — сказал Комбат. Всё-таки он был сталкер, крутой мужик, государственный преступник, физик и всё такое. — Где тётя Ира хранила деньги на хозяйство?

— Я брала их из второго тома девяностошеститомного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, — ответила Владислава, остановив руку у груди… у грудей… ничего не видно.

— А как звали любимого кота тёти Иры?

— Мы его, естественно, не застали. Фотография висела на стене в зале. Борис Николаевич, — сказал Владислав. — Больше котов у тёти Иры никогда не было.

— Я тоже его не застал. Давайте письмо, — сказал Комбат, беря со стола ридер. Близнецы переглянулись. Владислава вытащила из внутреннего кармана (блеснула белым вроде бы белая рубашка у неё под курткой) некий объект.

— Владимир Сергеевич, ридер вам не понадобится, — сказал Владислав. — Письмо на бумаге.

Комбат принял протянутый ему предмет. Удивительный, почти квадратный бумажный конверт с картинкой. Уголки сильно обтрёпаны. Воспоминание. В комоде в спальной тёти бабы Иры, в верхнем ящике справа лежат стопкой зелёные тонкие тетрадки, чистые и наполовину исписанные… ручки и карандаши в мутном пыльном целлофановом пакете… красная резинка стягивает пакет… кусок сургуча… и толстенная пачка вот этих конвертов. На картинке изображён писатель И. А. Ефремов. На фоне Туманности Андромеды. Со спутниками. Юбилейная почта СССР. Как же так… Ведь сейчас письмо в таком конверте не доедет никуда, в машину же почтовую не влезет… До Комбата не сразу дошло, что письмо адресату доставили без применения почтовых машин.

Он посмотрел на Владиславу, он посмотрел на Владислава. В горле что-то мешало, со вкусом гудрона, не проглотить.

Конверт был запечатан. Комбат осторожно оторвал полоску сбоку и вытащил двойной листочек большого формата в линейку, сплошь исписанный бисерными буковками. Тётечка Ирочка вела письмо, как всегда, колонками поперёк линовки.

«Здравствуй, мой Вовочка. Прошло 20 лет, но я надеюсь, ты помнишь меня, не забыл меня. Это я, Кострикова Ирина, твоя баба тётя, как ты меня звал. В первых словах моего письма (откуда цитата, Вовочка, помнишь?) хочу сообщить тебе: письмо это к тебе попадёт через несколько лет. Господь только знает, если он есть, буду ли я ещё живой, но уже сейчас вижу, что жизнь моя прошла нормально — и плохое, и хорошее было, и было их примерно поровну. Не верую, но грех жаловаться.

На здоровье я не жалуюсь, вот только артрит мучает, много не напишу.

Очень по тебе скучала я все эти годы, но сердце ты не рви и не винись, что разошлись наши с тобой дорожки: глупость и, значит, грех — обижаться на взрослого мальчишку, что он носу домой не кажет. Всё правильно, живи, как сердце и обстоятельства подсказывают. Я помнила о тебе, любила тебя, внучек мой, но я не ждала тебя. Дел было много, и сердце моё пусто тоже не было.

Надеюсь, Сергей и Василиса здоровы и ты им пишешь или звонишь. Передавай им от меня поклон. Ссора наша была идиотством. Я виновата, не Василиса. Пусть она меня простит. Попроси её за меня, Вовочка. Я была старая дура, да ещё и дура из прошлого веку.

Надеюсь, ты счастливо женат и здоровы детишки твои.

Надеюсь, ты здоров и не беден.