– Заткнись! - вдруг рявкнул Белоцветов. - Что ты заладил?! Если уж тебе вовсе невмоготу, так я могу высадить тебя здесь. До "Тави" недалеко, дотрюхаешь пешком.

– Я не боюсь, - непривычно сконфуженным тоном сказал Мадон. - Просто ненавижу неопределенность. Если есть какая-то опасность, пускай мне об этом сообщат заранее, и я буду готов. А не баюкают всякими побрехушками насчет биологической нейтральности…

– Там не должно быть никаких опасностей, - сказал Кратов сквозь зубы. - Никаких!

– Успокойтесь все, - промолвил Мурашов. - Наверняка мне все это кажется. Обычный голос пустоты… Сознание человека устроено таким образом, что не терпит чересчур больших пустот. И стремится заполнить их собственными призраками. А где взять еще большую пустоту, чем целая и совершенно пустая планета?

– С разбросанными в произвольном порядке металлическими объектами, - ввернул Мадон.

– Это бывает, - с энтузиазмом подхватил Белоцветов. - Однажды я куковал в одиночестве на орбитальной базе…

– И кто же это мог доверить такому раздолбаю целую орбитальную базу? - произнес в пространство Мадон.

– Так уж вышло. База подлежала консервации, и образовался шестичасовой лаг между отлетом последней смены ремонтников и прибытием ликвидационной комиссии… И чего я там только не наслушался! И дети плакали, и женщины визжали, и кто-то занимался любовью за стенкой… стенка была полуметровая, бронированная, с поглощающим заполнителем, но я слышал все вздохи и охи, и, по-моему, их там было трое… а под конец в коридоре кто-то сплясал качучу, а еще кто-то с большим чувством и совершенно без слуха спел "Miserere" в интерпретации Озмы.

– Да ты сам же и спел, - недоверчиво сказал Мадон.

– Ты же знаешь, что я, будучи в состоянии полной душевной гармонии, обыкновенно пою "Летят утки", - возразил Белоцветов незлобиво. Платформа одолела наконец показавшийся бесконечным спуск, пересекла оставленную Мурашовым лыжню и бодро вкатила на ровную площадку под брюхом корабля между раскинутых посадочных опор.

– Интересно, кто об этом позаботился? - спросил Мадон. - Я имею в виду опоры. На мертвом-то корабле…

– Какой-нибудь посмертный рефлекс автоматики, - предположил Белоцветов. - Скажите, босс, у вас там были когитры?

– Разумеется, были, - проворчал Кратов. - Не воображайте о себе бог весть что… И нужно вам знать, Сэнди, что у "гиппогрифов", предназначенных для посадок лишь на безатмосферных небесных телах, опоры вообще не убирались. Видите, как они оплавлены? Мадон присмотрелся.

– А нельзя ли нам отъехать подальше? - спросил он самым невинным тоном. К ним приблизился Мурашов, с парой коротких лыж и изогнутыми для скоростного спуска палками под мышкой. На бровях его застыл иней.

– Воля ваша, - сказал он, - "голос пустоты", и все такое… но я что-то слышу.

– Это ты мои мысли принимаешь, - уверил его Белоцветов. - Мою черную зависть. Я тоже хотел бы вот так, на лыжах, и чтоб не кубарем последние полкилометра… Все звездоходы могли ощущать эмо-фон собеседника. Сам Кратов исключением не являлся. Но Мурашов был прирожденный телепат, к тому же - прошедший специальную медицинскую подготовку, и его возможности никак нельзя было сравнивать с заурядными. И хотя он уверял, что никогда не пользуется своим даром в обычной обстановке, в его присутствии хотелось думать лишь о пустяках либо забить себе голову какой-нибудь липучей мелодийкой. Или хотя бы классической фоновой мыслью о белой обезьяне.

– Идите к черту, - сразу же сказал Мурашов, ни к кому персонально не обращаясь. - Мне эта белая обезьяна уже вот где стоит. Я честно пытаюсь разобраться в своих ощущениях, а тут вы с вашими приматами.