Но при покойниках столичных

Ты служишь уж не первый год

И строго требуешь наличных

От тех, кто возле гроба ждет.

Тащись, Харон, в своей телеге,

Мурлыкай песенку под нос,

Ты при харчах и при ночлеге –

Какой еще с Харона спрос?

А там, на берегу на дальнем

Все, кто недавно был любим,

Кто век безумный и печальный

Покинул, не простившись с ним.

Плач по Беларуси

Тень Чернобыля

С белорусских полей смертоносная пыль долетает

До меня, горожанки, живущей в далекой Москве,

И все чаще родня в Могилеве и Гомеле ставит

Поминальный свой борщ. И скатерку кладет на траве.

Помню, тетка моя новый дом, торопясь, обживала,

Шила шторы на окна, сажала у дома цветы,

В огурцы и клубнику молитвенно счетчик совала

И вздыхала легко, убедившись, что страхи пусты.

В то же лето она и легла в белорусский песчаник.

Оказалось, что знала о страшной болезни уж год уж год.

Лейкемия ее сторожила, как верный охранник,

А потом проводила туда, где не знают забот.

Что ее погубило? Земля ли, вода или ветер?

Не узнаем теперь, да и в этом ли главная суть…

Белорусских детей, ее внуков, живущих на свете,

Эта страшная пыль не смогла бы в себя затянуть.

Ведь и так синеглазых старух потемневшие лики

И похмельные лица когда то лихих мужиков,

Возле хат, искаженных, как рты, в неуслышанном крике,

Не сулят той земле возрождения на стыке веков.

Но не смеет она стать навеки пустыней убогой,

Если выросло здесь и легло в нее столько людей.

За детей белорусских прошу

Беспощадного Бога.

И за всех, кто остался в земле белорусской моей.

Родовое древо

Далеко в лесах дремучих

Это дерево стоит,

На ветвях его могучих

Свет немеркнущий горит.

Души, хрупкие, как песни,

Всей большой родни моей

Там, в болотистом Полесье,

Прячет Древо меж ветвей…

Наше древо родовое,

Тайны ревностно храни.

Ведь покуда ты живое –

Не изжить моей родни.

Шутливые стихи

Муза

Я сидела и ногти кусала

У покрытого снегом пруда.

Где ж ты, Муза, неужто «зассала»,

Не вернешься ко мне никогда?

Дескать, не фиг писать про пустое,

Про политику и про Собчак…

Мол, теперь ни гроша я не стою,

Даже пенсия – сущий пустяк.

Вдруг я вижу: стоит моя Муза

С грузом прожитых лет на лице,

В пуховик завернувшись кургузый,

На широком крыльце МФЦ.

«Ты когда то писала про грозы,

Про томленье любовное, блин,

Напиши ка попробуй – про слезы

Нищеты средь родимых равнин.

Про копеечных пенсий убогость,

Про безжалостной старости боль…»

Я простила ей грубость и строгость

И тихонько сказала: «Изволь!».

В зеркалах

В магазине шикарном

Не смогла удержаться:

В зеркалах его парных

Начала отражаться.

Здесь – обычная тетка,

Там – роскошная баба,

Здесь – тоща, как селедка,

Там – раздута, как жаба.

Справа – жалкая бедность,

Слева – пошлость и ушлость,

Там – убогость и бледность,

Здесь – богатство и ужас.

И какое мне боле

Отраженье пристало,

Я.