В окно врезалась ворона, затем ещё одна.

Стенин глядел на нож в своей руке. Ему не было страшно, напротив, он испытывал странный восторг от того, что предстояло сделать. И меньше всего его сейчас волновали те ужасы, что сулил Отсекатель после смерти. В сознании возникали лица отца, матери, жены, друзей детства и Лев Аркадьевич Стенин воспринимал эти образы, как подарок. В глазах близких людей ему виделся посыл: «Ты прощён. Какие бы грехи ты не совершил в жизни, теперь ты прощён».

Вороны отчаянно бились в окна, стёкла покрылись трещинами.

«Жизнь продолжается», — мысленно произнёс Стенин, впервые имея в виду не собственную жизнь.

— Положи нож! — с мольбой попросил Отсекатель.

Стенин ухмыльнулся.

— Да пошёл ты!

И вспорол себе горло.

Пепа взревела точно раненый медведь, дёрнулась, а потом вцепилась зубами в пояс, пытаясь растерзать её и освободиться. Разбились стёкла в одном окне, в другом. Вместе с потоком стылого воздуха в гостиную, теряя перья, влетели вороны. Истерично каркая, они врезались в стены, в мебель, сшибали декор. А Пепа продолжала остервенело грызть верёвку, её дёсны закровоточили, в глазах пульсировали красные огоньки.

Стенин выронил нож, откинулся на спинку кресла. Жизнь вытекала из него, но он испытывал удовлетворение. И когда все вороны в гостиной попадали на пол, а на улице стихло карканье, полковник перестал быть частичкой этого мира.

Пелагея обмякла, выдохнула измождённо;

— Он ушёл, Стенин. Совсем ушёл. Его больше нет, слышишь? Его больше... — она тихо заплакала, прикрыв лицо ладонью. Успокоилась лишь тогда, когда снаружи послышался вой сирены полицейской машины.

Две недели спустя

Оттепель. На ветке берёзы радостно чирикали воробьи. Работник кладбища угрюмо и не слишком старательно расчищал дорожку, отгребая большой деревянной лопатой мокрый снег к обочине. Он не обратил внимания, как мимо прошла крупная девушка с огненно-рыжими короткими волосами и россыпью веснушек на переносице. На ней были красный пуховик, джинсы, сапожки, за спиной висел небольшой рюкзачок, и шла она лёгкой пружинистой походкой, говорящей, что всё у этой девушки в жизни в порядке.

Теперь в порядке.

Она свернула на узкую тропку, подошла к одной из могилок, сняла рюкзак, вынула из него сделанную из пластиковой бутылки птичью кормушку. Произнесла задорно:

— Видал, что я притащила, Стенин? Сама смастерила. Да, знаю, не слишком хорошо получилось, но я старалась. Для первой моей кормушки сойдёт, а потом я сделаю деревянную, в виде домика. Я уже и эскиз нарисовала. Думаю, это теперь будет моим хобби.

Засмеявшись, она повесила кормушку на ветку берёзы, затем достала из рюкзачка целлофановый пакет с семечками и заполнила ими свою поделку. Одобрительно кивнула.

— Нормалёк, — снова повернулась к могиле. Долго молчала, потом развела руками и заговорила: — У меня всё хорошо. Прикинь, теперь я для всех не дочка маньяка, а жертва. Даже забавно. Но ты не думай, тебя не слишком осуждают, считают, что во всём виновата раковая опухоль. Очень уж поганых слов в твой адрес я не слышала, а некоторые тебя даже жалеют.

Она вздохнула, поглядела на кормушку, которую уже приметили воробьи, но пока не решались к ней подлететь. Работник кладбища громко чихнул, выругался и продолжил расчищать дорожку. Пелагея присела на корточки, положила ладонь на могильный холмик.

— Я обратилась к Артуру. Он мне на первое время немного денег подкинул и устроил уборщицей в свой ресторан. У него ресторан в центре города.