– Хорошо, доктор Теннент, – сказала Тельма, затем добавила: – Я слушала вчера радиопередачу. Думаю, она прошла очень хорошо. Вы были даже более доверительны, чем обычно.

Майкл унаследовал Тельму от своего предшественника и знал, что у нее есть муж‑деспот и почти наверняка был такой же властный отец. Это была маленькая миловидная женщина с седыми волосами, нервная и услужливая. Она выглядела старше своих лет. Майкл считал, что она научилась жить, не вступая ни с кем в конфликт. Она нашла фарватер, позволяющий идти меж скал, и не покидала его ни при каких обстоятельствах. В таком образе жизни мало хорошего, но столь же мало плохого. Существование в истинном смысле этого слова. Что ж, многие люди не имеют и этого.

Тельма редко высказывала свое мнение, поэтому Майкл удивился ее замечанию:

– В самом деле? Я‑то как раз думал, что вчера не слишком хорошо отработал.

Тельма замялась:

– Мне показалось, что вы были более эмоциональны. Я… я не имею в виду, что обычно вы ведете программу хуже, но вчерашний эфир определенно отличался от всех прочих.

«Из‑за Аманды?» – подумал Майкл и сказал:

– Спасибо. Однако я не уверен, что буду продолжать делать эту передачу.

– Вы должны продолжать, доктор Теннент, – с убежденностью сказала секретарша. – Уверена, вы очень помогаете людям.

– Зато я не уверен. – Майкл помолчал. – Дайте мне две минуты. Мне нужно позвонить.

Он положил трубку и посмотрел на фотографию Кэти. Их последний совместный отпуск. Они плыли вниз по Нилу на пароходе. Он помнил, как жена, опершись спиной на ограждение палубы, улыбалась и смотрела на него доверчивыми голубыми глазами. Ветер оборачивал ее светлые волосы вокруг шеи, их пряди падали ей на грудь. На ней был розовый кашемировый джемпер. Она загорела тогда и вся будто состояла из трех цветов. Коричневого – цвет кожи, золотистого – волос, и розового – джемпера. На фоне чистой глубокой лазури египетского неба это сочетание казалось совершенным.

Почему же он сделал это?

Почему?

Она была очень красива. Английская роза. Принцесса. Его затянул калейдоскоп воспоминаний. Она могла есть все, что хотела, и никогда не прибавляла в весе. Она любила есть. Жареные морские языки в ярд длиной. Тушеное мясо с луком. Большие липкие пончики, наполненные сливочным кремом. Он вспомнил, как однажды, во время их медового месяца, она положила пончик ему в рот, а затем, смеясь и в шутку ворча на него, будто на непослушного ребенка, слизала сахар с его губ.

И вот теперь она мертва.

Зажата искореженным металлом разбитой машины, в крови, со сломанными костями, без движения. Рядом сдувшаяся аварийная подушка, как гротескная пародия на использованный презерватив. Окровавленное, мертвое лицо водителя фургона, с которым они столкнулись лоб в лоб, его обвиняющий взгляд сквозь ветровое стекло в трещинах. Спасатели, пилами пробивающие себе путь внутрь машины. Зеваки, собравшиеся вокруг.

Твоя вина… твоя вина… твоя вина.

Воспоминания, которых он не хотел бы иметь и с которыми вынужден сражаться.

Каждый день, каждую ночь его разум возвращался к тому несчастному случаю. В его мозгу была надежно закрытая предохранительная дверь, за которой находились несколько секунд его жизни – двадцать, может быть тридцать, в течение которых перевернулся его мир. Он не мог добраться до них, не мог подобрать ни ключей, ни комбинации цифр, которая бы открыла замок.

Когда‑то, когда все еще было хорошо, у них было обыкновение вести задушевные разговоры, какие влюбленные обычно ведут за бутылкой вина или свернувшись калачиком в постели. Иногда они говорили о смерти – что будет, если один из них потеряет другого. Кэти всегда говорила, что ей было бы очень грустно думать, что, если она умрет, он больше никогда не будет счастлив.